Оставалось три дня. В полночь мы поднялись на вершину «Эмпайр стэйт билдинг», на площадку сто второго этажа. Город-колосс, сверкая мириадами огней, лежал внизу. Плясали, беснуясь, электрические рекламы Бродвея и Пятой авеню. Вдали черными массивами обрисовывались окраины, нагромождения трущоб и лачуг Бауэри, Гарлема, китайских кварталов.　

В нескольких шагах от нас расположилась группа скандинавских туристов. Сопровождающий их переводчик трещал без умолку:　

— С этой площадки, господа, выбросилось сорок три человека. Не правда ли, довольно много за три года? Самое модное самоубийство — броситься с «Эмпайр стэйт»! Правда, до тротуара или мостовой отсюда не долететь: как видите, здание построено уступами, террасами, и самоубийца пролетит лишь метров двадцать. Но, ведь, и этого достаточно, не правда ли?..　

Чкалов, положив руку на каменный барьер, молча смотрел в черную даль. Поперек его лба легла глубокая морщина.　

— О чем задумался, Валерий Павлович? — спросил я.　

— Все о том же: в Москву надо ехать, вот что! — сердито ответил он.　

Помолчав, Чкалов тихо добавил, что будет счастлив, когда экспресс домчит его в Москву, когда он скажет в Кремле: «Иосиф Виссарионович, Сталинский маршрут продолжен!»

X

Летит Громов! Летит по пути, проложенному Чкаловым, — через Северный полюс.　

На Щелковском аэродроме, накануне чкаловского старта, Громов говорил мне:

— Мы полетим тоже втроем и на таком же, как у Валерия Павловича, «АНТ-25». Мы докажем, что его перелеты через Арктику — не случайная удача. Кроме того, очень соблазнительно побить мировой рекорд дальности. Четыре года его удерживают французы, но мы постараемся, чтобы этим рекордом завладела наша авиация…　

О вылете Михаила Михайловича Громова мы узнали от Чкалова, вернувшись около полуночи в Нью-Йорк из загородной поездки. Валерий Павлович встретил нас с телеграммой в руках.　

— Наконец-то приехали! — многозначительно сказал он.　

— А что? — удивился Байдуков. — Новости есть?　

Чкалов вместо ответа обратился ко мне:　

— Ну, брат, дуй в Калифорнию!　

— В Калифорнию? Зачем?　

— Дуй прямо в Сан-Франциско, — сказал Чкалов. — Михаил Михайлович уже четвертый час в полете… Ну, теперь рекорд дальности будет наш!　

Первым утренним «Дугласом» я вылетел на запад. Путь лежал через всю страну — от Атлантического океана к Тихому. В течение дня мне предстояло трижды сменить самолет.　

Миловидная стюардесса в голубовато-сером форменном костюме и такой же шапочке ворковала с джентльменами, развалившимися в креслах. Одни, откинув спинку, дремали под монотонное гудение моторов; другие рассматривали в окошечко местность, над которой шел самолет; некоторые погрузились в чтение. В руках у них были стандартные томики детективных романов с пестро размалеванными обложками, изображающими змееподобную особу в полумаске, желтолицего укротителя тигров, хитрюгу-сыщика с пластырем на носу…　

Минувшую ночь мне не пришлось уснуть. Чкалов, Байдуков и Беляков ожидали вестей о громовском самолете. На этот раз три друга были лишь наблюдателями дальнего трансарктического перелета. Но как никто иной, они знали огромные трудности воздушного пути через полюс. О многом напоминали им короткие громовские донесения: «Нахожусь Колгуев», «Новая Земля, все в порядке…» В ночной радиопередаче мы услышали, что «самолетом командует один из представителей советской плеяды сверхлетчиков, прекраснейший тип авиатора, высокий ростом, красивый, спокойный».　

Имя Громова связано с важными этапами в развитии советской авиации. Лекции профессора Жуковского, «отца аэродинамики», работы молодых учеников великого русского ученого, первые полеты над Москвой, поразительно быстрый рост авиационной техники покорили юного Громова. Свое жизненное призвание он видел в авиации. «Я никогда не сложу крыльев», — сказал как-то Михаил Михайлович; это было его девизом. Он открыл серию больших советских перелетов: 1925 год — Москва — Бейпин; 1926 год — трехдневный рейс на советской машине «Пролетарий» («АНТ-3») — Москва — Берлин — Париж — Рим — Вена — Прага — Варшава — Москва; 1929 год — новый европейский перелет на самолете «Крылья Советов». Он стоял у колыбели опытных машин новых конструкций и первым поднимал их в воздух для испытаний. Создатель особого «громовского стиля» пилотирования, превосходный знаток летных качеств, он безошибочно угадывал молодые таланты. Увидев полеты Валерия Чкалова, Михаил Михайлович предсказал пилоту-виртуозу большую будущность.　

Вскоре после возвращения челюскинцев в Москву, летним вечером 1934 года, меня срочно вызвали в редакцию.　

— Громов закончил трехсуточный беспосадочный перелет на экспериментальной машине. Он опустился на Харьковском аэродроме, надо немедленно лететь туда.　

— Рейсовый самолет в Харьков уходит утром.　

— Заказан специальный ночной рейс, летчик ожидает на Центральном аэродроме…　

Было далеко за полночь, когда я вошел в вестибюль харьковской гостиницы.　

— Летчики отдыхают, будить не приказано, — оказал сонный дежурный. — Заперлись в номере с трех часов дня, телефон выключили…　

Ждать, однако, пришлось недолго. В коридоре появилась высокая фигура Михаила Михайловича. Он пригласил меня в смежную комнату и рассказал о своем испытательном полете на новом одномоторном моноплане «АНТ-25» конструкции А. Н. Туполева. Маршрут проходил по замкнутой кривой линии, между тремя точками. Громов многократно провел машину по треугольнику, не пополняясь горючим. Он пробыл в воздухе семьдесят пять часов, покрыв без посадки колоссальное расстояние: двенадцать тысяч четыреста одиннадцать километров. Мировой рекорд дальности по замкнутой кривой был намного превзойден, и самолет получил еще одно наименование: «РД» — «Рекорд дальности».　

— Эта машина не имеет себе равных, — сказал Г ромов. — Между прочим, в баках еще осталось горючего на несколько часов полета…　

Прошло три года. И вот Чкалов, а за ним Громов, оба на «АНТ-25», «двух родных братьях», летят через полюс!..　

Продвигаясь к Сан-Франциско, я с радостью представлял себе, как через двое суток встречу громовский экипаж на побережье Тихого океана. Вспомнились уверенные слова Чкалова: «Долетит Михаил Михалыч как по расписанию!..»　

Стюардесса поторопилась разболтать пассажирам своего рода «сенсэйшен», что с ними летит «джорналист фром Москоу». Попутчики представлялись и вручали визитные карточки, после чего следовали наивные расспросы, обнаруживавшие их полное незнание советской действительности. «Сколько денег получит Чкалов за перелет?», «Может ли обыкновенный человек переносить сибирский холод?», «Есть ли у русских личные автомобили?», «Можно ли в России молиться богу?», «Разрешается ли у вас иметь собственный дом?», «Правда, что на московских улицах шесть месяцев в году лежит снег?» Сверх того, почти каждый считал уместным с тайной надеждой в голосе спросить: «Как вы думаете, мистер Кват, — возможна война между СССР и Японией?» Этот вопрос американцы задавали мне впоследствии еще множество раз. Японские империалисты вторглись в Китай и вели агрессивную грабительскую войну; отзвуки кровопролитных сражений доносились на эту сторону Тихого океана. Я отвечал своим «интервьюерам», что Советский Союз — не феодальный Китай и, по моему мнению, Япония не решится напасть на советскую