— Я не скучала по Первой мировой войне! Это вы сказали, чтопортрет времен Первой мировой, а я, наоборот…

— Чш-ш-ш…

— Что вы шипите? Не шипите на меня!

Он аккуратно свернул тряпку, но запихивать в штаны почему-тоне стал, видимо, потому, что там уже был портрет, ошибочно принятый им зафотографию времен Первой мировой войны.

Тут Анфиса вдруг сообразила, что говорит он… всерьез. Всмысле, про хлороформ.

— Юра, откуда здесь тряпка с хлороформом?!

— Я вам потом все объясню.

— Нет, сейчас!

— Нет, потом. Тише!..

Они замерли и прислушались.

Половицы скрипнули, как будто по ним кто-то шел, крадучись,осторожно. Анфиса похолодела.

Они никогда не знала, что можно так осязаемо… похолодеть:руки моментально стали ледяными и влажными, и шее стало холодно, словно ледянаясырость стен вдруг добралась до нее.

Юра погасил фонарь. Темнота обрушилась на них бесшумнойхолодной лавиной.

Ни шороха, ни звука. Только дыхание, горячее, человеческое.

Почудилось?.. Почудилось?!..

Она стояли так довольно долго, или Анфисе только показалось?

Потом он пошевелился рядом и прошептал ей в самое ухо:

— Стойте и не дергайтесь.

— Что?!

И опять американские героини из американских фильмоввспомнились ей некстати. Именно они в момент, когда нужно молчать, непременноначинали приставать с расспросами, детальными, сложными, к примеру, о том, кембыла его бывшая жена и при каких обстоятельствах его папочка покинул семью.

Вспомнивши героиню, она замолчала и только сопела, когда онпротискивался мимо нее.

Фонарь не горел.

Открытый в полу квадрат теперь казался очень светлым, какбудто там, наверху, горел свет, отражался от банок с огурцами, блестел холоднымсальным блеском.

Юра Латышев протиснулся мимо, нашарил ногой лестничку иполез наверх.

Куда?! Зачем?

«Он хочет бросить меня одну. Он собирается меня замуровать.Он и есть преступник. Решил избавиться от меня, оставив здесь, а бабушке скажет,что…»

Что-то приглушенно стукнуло, Юра понадежнее укрепился налестнице, придерживая руками тяжеленную крышку.

Анфиса подумала, что так, должно быть, закрывается гроб.

Старое дерево скрипнуло в пазах, и крышка легла на своеместо.

Лунный свет — последняя надежда! — исчез, отрезанный от нихдеревянной стеной.

Все.

Мы погребены под землей, торжественно подумала Анфиса. Конецистории.

В финальных кадрах не будет не только поцелуя, но и пинкапод зад. Только закрывающаяся крышка гроба.

— Вы здесь?

Она кивнула сосредоточенно, словно он мог ее видеть.

— Анфиса?

— Зачем вы это сделали?

— На всякий случай. Никто не должен вернуться, но на всякийслучай.

— Он все равно увидит, что половики подняты!

— Не сразу, — прошептал Юра; — Не сразу. А потом черт знает,насколько он наблюдательный. Может, и вовсе ничего не заметит.

— Почему «он»? Может, «она»?

Юра зажег фонарь, и Анфиса рукавом прикрыла глаза, покоторым полоснул свет.

— Он. Она не вытащила бы отсюда соседа. Он был мужчина… увесистый.Пошли.

— Юра, я ничего не понимаю.

— Видите дверь?

— Ну вижу.

Дверь была прочно сколоченная, как латами, перетянутаяржавыми железными скобами.

— Надо посмотреть, что за ней.

— Может… не надо?

— Поздно, — вдруг сказал он. — Я уже не могу отправить васдомой. Так что пойдем.

Он опять протиснулся мимо нее. Луч света плясал у него вруке. Пригибаясь, он подошел к двери и подергал ее.

Анфиса почему-то была уверена, что дверь ни за что неоткроется, что это какой-то обман вроде очага, нарисованного на холсте вкаморке у папы Карло, и чуть не умерла на месте, когда дверь вдруг легкооткрылась, даже не скрипнув.

— Стойте здесь.

— Я… не могу.

— Я только взгляну, что там.

Он шагнул в темноту, и свет фонаря сразу пропал, какотрезанный.

«Никогда-никогда больше я не стану играть ни в какиедетективные игры. Пусть играет тот, кто не знает, как это страшно. А я не буду.Я-то уже знаю! Я боюсь так, что с каждой секундой мне становится все труднеедышать. Воздух тоже боится, прячется, и его остается все меньше и меньше.Меньше и меньше…»

— Анфиса, идите сюда!

Его голос прозвучал глухо, как из бочки.

— Анфиса!..

Она рванулась вперед, кажется, задела что-то, потому чтожалобно и испуганно зазвенело стекло.

— Здесь подземный ход!

— Что?!

Она выскочила в круг света и замерла.

Это оказался настоящий подземный ход — как в кино про старыйзамок. У него были… своды, обложенные влажным камнем, и в нем можно былостоять.

— Господи боже мой, где мы?!

— Пошли.

— Куда?!

— Вперед. Нужно выяснить, куда он выходит. Я догадываюсь,конечно, но все равно надо проверить.

— Юра, может, в милицию позвонить?

— Держитесь за меня. Он не должен быть слишком длинный.

— Почему?

— Это же не одесские катакомбы! — ответил он непонятно, иони стали потихоньку продвигаться вперед.

«Я хочу домой, — твердила про себя храбрая Анфиса Коржикова.— Под одеяло. Спать. Я хочу домой спать. И чтобы Юра спустил собаку Грега, ичтобы она патрулировала территорию». Я не хочу никакой подземный ход!

А что, если здесь… скелет? Разбросанные кости, череп,откатившийся в сторону?! Что, если здесь убивали и мучили людей?! Что, еслиздесь обосновались сатанисты, и сейчас мы выйдем в огромный и мрачный зал, гдеуже горит жертвенный костер, поджидая нас? Из-за стены сейчас появится человекв одежде средневекового монаха, и шагнет, и загородит нам проход?! Что, еслиименно здесь и обитает наше семейное привидение, студент-утопленник?!