Два молодца на тротуаре, по виду какие-то недокормленныестуденты, радостно скалились прямо в ее чудный английский зонтик, ипохрюкивали, и махали ей руками в замызганных рукавах одинаковых джинсовыхкурток, и предлагали повторить «на бис».

Видимо, наблюдали, как она мужественно лезла за зонтом напанель у заднего стекла.

Глупо было изображать из себя гордую птицу чайку НинуЗаречную, но Анфиса изобразила — вскинула сумочку на плечо, нажала кнопочку набрелочке, задрала подбородок и гордо прошествовала мимо студентов.

Шествие ознаменовалось попаданием в гигантскую лужу — ногимоментально и фатально промокли, в сапожках захлюпало, а недоумки все ржали, ией казалось, что все вокруг понимают, что они ржут над ней.

Анфиса перебежала дорогу в «неположенном месте», прямо подносом у толстого лимузина, и его толстый водитель укоризненно и необиднопогрозил ей пальцем.

Она добралась до кафе на той стороне, потянула тяжелую дверьи сразу очутилась в сухом и ровном тепле.

Пахло кофе, хорошей выпечкой и еще чем-то вкусным.

Это было хорошее кафе. Одно из ее любимых, новых, которых впоследнее время открылось в Москве множество. И хорошее место было свободно — усамого окна, под замысловатой и стильной лампой, сейчас погашенной. Музыка былатихой, и огромный омут плазменного телевизора черен и пуст — ненавистное«Fashion ТV», проклятие всех московских ресторанов, видимо, было напрофилактике.

Анфиса заказала полноценный завтрак, а не какую-то тамбулочку с отрубями и тертую морковь.

Она заказала яичницу, апельсиновый сок, круассан, кусокорехового торта, малину и большую чашку кофе.

Испытанный рецепт спасения — сытный завтрак, много кофе ивкуснейший десерт.

Принесли яичницу, огромную, как поднос, посыпанную зеленью,сдобренную беконом и ветчиной, и Анфиса накинулась на нее, словно никогда вжизни не ела яичницы.

Когда закончилась малина и был выпит последний глоток кофе,дождь кончился тоже, на небе откуда-то взялось солнце, и машины поехалибыстрее, и жить захотелось, и стало наплевать на «Хождение по мукам»!

Анфиса сунула английский зонт в сумку и отправилась житьдальше.

* * *

Жить дальше означало, что она должна тащиться в офис к ИльеРешетникову и затевать там «независимое расследование», и это после того, какона поклялась этой ночью в подвале больше ничего такого не делать и дажепризвала в свидетели святого Панкратия!

Впрочем, накануне они договорились, что поедут вдвоем сНатальей, но утром Анфиса позвонила подруге и все перерешила — она не могла, нуне могла прийти в аптеку после ночных приключений и делать там вид, что ничегоне происходит. Наталья мигом бы ее раскусила, и заведующая раскусила бы, арадовать Лидочку своими переживаниями и испорченными нервами ей не хотелось.Обойдется. У нее, у Лидочки, и так все хорошо.

Поэтому, пообещав Наталье, что вечером обязательно ейпозвонит, Анфиса отправилась в кофейню страдать и спасать себя куском ореховоготорта.

Бабушка чуть не умерла, узнав о том, что внучка ночьюползала по подземному ходу.

Впрочем, кажется, она только прикидывалась умирающей, насамом деле приключение ее отчасти восхищало. А вот Клавдия непосредственнопосле рассказа слегла с тряпкой на голове и только время от времени подаваласигналы голосом, и все о том, какую змею они пригрели на груди, а точнее, змея,и как этот змей отплатил им за все, что они для него сделали, чуть не уморив «девочку».

Змей покаянно курил, морщился и косился в сторону Клавдии,лежавшей на диване, как косилась всегда московская сторожевая Грег, когдасъедала на кухне несанкционированную миску котлет.

В ходе следствия выяснилось, между прочим, что на местенынешнего соседского дома когда-то был барский флигель, еще когда вся усадьбапринадлежала бабушкиному прапрадедушке. Флигель после войны сломали, ибо он былосколком «старой жизни», и раскатанные бревна еще долго валялись и гнили влопухах, а потом дальние дачники потихоньку уволокли их на свои участки. Этопроисходило как раз в те времена, когда достать ничего было нельзя — ни досок,ни гвоздей, ни бревен. Когда любое частное строительство вызывало у партийногоначальства законные подозрения в том, что конкретный дачник со своими бревнамихочет уклониться от строительства коммунизма и бросить все силы настроительство своего частного сортира. Партийное начальство никогда неошибалось в своих подозрениях, наоборот, оно было настолько прозорливо, чтозаранее пеклось о возможных частных интересах граждан и гражданок я пресекалоих на корню.

Поэтому флигель разобрали, — чтобы в нем никто не поселился,— а про подвал, разумеется, никто и не вспомнил.

На бабушкином участке старый погреб тоже почти неэксплуатировался, потому что лет тридцать назад был возведен «новый», там былопосуше, попросторней, и рядом находилось помещение, где держали лопаты, граблии все прочее. Про старый забыли, он зарос бузиной, жасмином и плесенью, и отец,пока был жив, все хотел его снести, да руки не доходили, а глинобитный сарайчикне слишком и мешал.

Участок был огромный, и даже при наличии ненужного погребана нем вполне хватало места.

Все это, конечно, замечательно, но никакого света на тайнусмерти Петра Мартыновича не проливало.

Фотографию в немецкой форме бабушка рассмотрела сначалачерез очки, а потом без очков. Затем поднесла ее стенающей Клавдии, котораятоже разглядывала ее сначала так, а потом эдак.

— Не знаю, — сказала бабушка задумчиво, и Клавдия согласнокивнула, как если бы та с точностью выразила ее мысли. — Понятия не имею. Ктоэто может быть?..

— Даже не это главное, — осторожно заметил Юра, стараясь неприближаться к Клавдиному одру, — главное, откуда она взялась на стене?! Илинаш сосед был в душе поклонником «Майн кампф»?! И зачем он ее на стенуповесил!?

— Да, — задумчиво подтвердила бабушка, — а ведь лет тридцатьназад за хранение такого портрета можно было… политическую статью получить. Выходит,он его зачем-то хранил? Вряд ли она тогда у него на стене висела! Он ведьучительствовал, и школьники к нему ходили, настучали бы обязательно, если быувидели. Тогда это было модно — стучать. Это сейчас можно хоть императора симператрицей, даже если и китайского!..

— Что китайского, бабушка?

— Ну, китайского императора на стену вешать, и все толькообрадуются, что ты такой разносторонний человек, друг китайцев… А тогда…

— И все же он хранил, — громко сказал Юра. — А потом настенку повесил. Зачем?

— Да, если бы вы не были умалишенные такие, — заговорилаКлавдия с дивана, как портрет этот завидели, так и бежали бы оттудова, и вмилицию, в милицию!..