Матерь божья, помоги мне!

Я боюсь так, как никогда и ничего не боялась, и теперь яточно знаю, что нельзя играть с огнем, что это грех, грех, права Клава!..Нельзя от нечего делать ввязываться в такие сложные и темные дела, нельзя,нельзя!..

Я больше не буду, никогда не буду, пресвятая дева Мария.Кого там поминала бабушка? Блаженного Панкратия?! Панкратий, дорогой, послушайменя, я все поняла и больше не буду. Ну, ты не наказываешь детей за то, что онидети, просто заигравшиеся дети, и меня помилуй, пожалуйста!.. Я правда большене буду!"

— Что вы там шепчете?

— Я не шепчу. Я боюсь.

— Мы сейчас выберемся. Не бойтесь.

— Мы не выберемся! — пискнула Анфиса. — Слышите, вы!..

Подземелье закончилось внезапно. Перед ними выросла глухаястена, по которой шарил луч Юриного фонаря.

Анфиса споткнулась и чуть не упала. Юра посветил. Под ногамиу них валялись куски трухлявого дерева и какие-то железки. Истлевшие доски былиприслонены к стене в полном беспорядке.

— Здесь должен быть выход, — сам себе сказал Юра. — Держите.

Она взяла у него фонарь, и он стал проворно разбирать доски,отбрасывать их к правой стене.

Он оказался прав. Под досками обнаружился полукруглый лаз,прикрытый вполне современной фанеркой. Эта фанерка была надеждой, приветом измира живых — здесь были люди, живые люди, и они не умерли, а даже прикрыли лазфанеркой!

Юра аккуратно переставил фанерку; и полез в отверстие.

— Посветите мне!

Анфиса послушно светила.

— Дайте руку!

Анфиса переложила фонарь и протянула руку.

Он сильно дернул ее, и Анфиса выскочила в какой-то следующийподвал, темный и вонючий. Пахло плесенью и гнилыми досками.

— Где мы?!

Он ничего не ответил, взял фонарь и посветил по сторонам.

Какие-то пустые полки, куча тряпья на полу — Анфисавздрогнула и спряталась за него, — кипы старых журналов, сложенные корешкаминаружу. В стене были сделаны ступеньки, и Юра уверенно, как к себе домой, полезпо ним вверх.

— Не отставайте, Анфиса.

— Где мы?!

Он поднялся на две ступеньки, уперся руками в потолок и какбудто откинул его в сторону. Еще одна крышка!

— Вылезайте, Анфиса! Ну! Последнее усилие!

Следом за ним она выбралась в тесное помещение. Заставленноебочками, досками, заваленное перевязанными бечевкой старыми газетами. В углубыли кучей составлены какие-то лыжи, а под низким потолком громоздились санки соторванной спинкой.

Все это было… до странности знакомым. Словно уже виденнымоднажды и давно позабытым.

Пошарив рукой, он толкнул дверь, что-то зазвенело, упало ипокатилось, и они оказались на улице, где было светло и радостно от луны, гдевоздуха — сколько угодно, где не пахло плесенью и мышами, и над головой не былосводчатого потолка.

— Юра!

— Мы на нашем участке, — быстро сказал он. — Это старыйпогреб. Мы никогда им не пользуемся. Что это вы? Не узнаете?

Анфиса смотрела на него во все глаза.

— Старый догреб?! Наш участок?!

— Вон там дом, — он показал рукой на веселые огни задеревьями. — Вон беседка. Узнали?

Она молчала. Он вздохнул.

Ну что? Покурим?

* * *

Шел дождь, и на улице было серо в как-то сумрачно, хотядовольно рано. В такие дни, как писал когда-то очень любимый Алексей Толстой,«особенно не хочется жить».

Вот Анфисе и не хотелось — следом за героями «Хождения помукам». Настроение такое нагрянуло и придавило. Чувство юмора и даже некоегоухарства, свойственное ей, а также неловкость перед бабушкой, которая отродясьне поддавалась унынию, не позволяло Анфисе признаться себе в том, что жить ейдействительно не хочется.

Она позвонила на работу Илье Решетникову — господи, она ещеи о нем думает! — и сказала жеманной секретарше, что задержится.

Секретарша, будь она неладна, пролепетала, что все передаст.

— Это Анфиса Коржикова. Точно передадите? — настойчивопереспросила Анфиса.

— Да-да! Ну конечно, конечно, я все передам, как же иначе! Явсегда и все докладываю! А кто это?

— Анфиса Коржикова, — произнесла Анфиса почти по слогам.

— Алиса Мурзикова, — повторила секретарша, — все записала ипередам.

— Понятно. Спасибо.

Дождь все шел, стекал по лобовому стеклу, «дворники» мернопостукивали.

Жить Анфисе хотелось все меньше. Она набрала номер Ильи, нобезрезультатно, телефон не отвечал, а на секретаршу надежды не было никакой —Алиса Мурзикова, и точка! И ничего тут не поделаешь, и ничего не изменишь.

Откуда они их берут, этих самых секретарш?! Где такихвыращивают? В специальных питомниках, что ли?

От стука «дворников» заломило висок, и Анфиса их выключила.Сразу стало как-то очень тихо, словно и не ревела рядом оживленная московскаяулица.

Анфиса еще раз набрала номер и еще раз выслушала печальнуюповесть о том, что «аппарат абонента выключен или находится вне зоны действиясети».

Жить с каждой секундой хотелось все меньше.

Следовало быстро принять меры, и Анфиса точно знала, какиеименно.

Решительной рукой она повернула ключ зажигания. Моторрадостно заурчал, и проклятые «дворники», которые нынче сводили ее с ума,болтнулись по стеклу.

У-ух, как Анфиса сегодня ненавидела эта «дворники»!

Она медленно тронулась с места и поехала потихоньку,высматривая, как зоркий сокол, подходящую «точку».

Из-за дождя машины не ехали, а ревели, стонали и ныли,фырчали моторами, как будто стадо слонов мотало мокрыми ушами. Кое-как Анфисавтиснулась в дырку между машинами, посмотрела в боковые зеркала — не слишком литорчит зад, — он торчал очень даже «слишком», но она решила не обращать на этовнимания. Ну что поделать, раз день так не задался!

Кое-как вывернувшись, она встала коленками на свое сиденье идостала с панели у заднего стекла зонтик. Тащить его было очень неудобно, мешалподголовник, но Анфиса пыхтела и тянулась и вытащила в конце концов!

Она приоткрыла дверь, просунула в щель руку с зонтиком ираспахнула его. Он, разумеется, застрял — щель была мала, и она ещевыворачивала зонт, чтобы совсем не намокнуть. Потом, извиваясь, вылезла сама иполучила еще одну порцию допинга.