Уже выходя, Скорик заметил у самой двери вродекак малый моток белой шерсти. Наклонился, увидел мёртвого кутёнка Помпония, издесь оказалось, что у первого Сеньки далеко не все слезы вытекли, много ещёоставалось. Хватило на всю дорогу до Спасских казарм.

* * *

— Та же картина, что у Синюхиных иСамшитовых, — хмуро сказал господин Неймлес, закрывая Ташкино лицо белымплатком. — Маса, твоё мнение относительно п-последовательности событий?

Сенсей показал на дверь:

— Выбир дверь одним ударом. Восёр.Быстро. На него прыгнура собатька. Убир её ногой, вот так. — Маса топнул,словно впечатав каблук в пол. — Потом сягнур сюда. — Японец в двабольших шага приблизился к недвижной мамке. — Она спара. Он ударир её ввисок. Сразу убир. Потом схватир девотьку, привязар к кровати, стар мутить.

— Что стал? — болезненноскривившись, спросил Скорик.

— Мучить, пытать, — перевёл ЭрастПетрович. — Как прежде истязал Синюхина и Самшитова. Видишь, какие у неёп-пальцы. Это убийца выламывал их один за другим. А волосы?

Сенька тускло поинтересовался:

— Что волосы?

Инженер сдвинул платок. Голос у Эраста Петровичабыл бесстрастный, словно прихваченный морозцем.

— Вот здесь, на т-темени, кровь. И здесь.И здесь. А на полу клочья. Некоторые с лоскутами кожи. Это он выдирал ейволосы.

— Зачем? Что она ему сделала?

Стыдно это было, нехорошо, что разговор у нихвыходил такой деревянный, будто о чужом человеке, но господин Неймлес всемвидом показывал: сейчас работаем, участвует только мозг, сентименты после. А уСеньки все одно плакать мочи больше не было, и все чувства из него вытекливместе со слезами.

— Может, подцепила сумасшедшегоклиента? — спросил он, натянув платок обратно, чтобы снова нераскиселиться. — Это на Хитровке бывает. Приведёт мамзелька такого: с видучеловек как человек, а сам изверг.

Инженер кивнул, как бы одобряя Сенькиныдедуктивные усилия.

— Версия клиента-садиста могла бысчитаться основной, если бы не сходство этого преступления с двумя предыдущими.Истребление всего живого. Это раз. Применение пыток. Это два. Тот же район. Этотри. Кроме того… — Он бестрепетной рукой заголил Ташке ноги, нагнулся ипотянул из кармана лупу. Скорик поскорей отвернулся, стал кашлять, чтобпротолкнуть из горла ком. — М-да, никаких следов насилия или половогон-надругательства. Как чувственный объект жертва убийцу не интересовала.Взглянем на губы…

Маса подошёл, а Сенька смотреть не стал.

Легонько затрещало — это Эраст Петрович, надодумать, отдирал у Ташки со рта пластырь.

— Так и есть. Пластырь несколько разотлепляли и прилепляли. Мучитель вновь и вновь спрашивал о чем-то, а девочкаему не отвечала.

Это навряд ли, подумал Скорик, чтоб Ташкатакому ироду ничего не отвечала. Ещё как, поди, отвечала, самыми что ни на естьгромкими словами. Только тут, в Хохловском, ори не ори, ругайся не ругайся,никто не придёт, не выручит.

— А вот это интересно. Маса, посмотри наеё з-зубы.

— Мородец, — сказал сенсей иодобрительно поцокал языком. — За парец его цапнура.

— Эх, жаль нет лаборатории, —вздохнул инженер. — Взять бы частицу крови преступника на анализ. Да вмосковской полиции, вероятно, не слыхали о методике Ландштейнера… Но все женужно каким-то образом привлечь внимание следователя к этой д-детали…

Они с Масой склонились над Ташкой, а Сенька,чтоб без дела не торчать, прошёлся по комнате. В окошке были выставлены трибелых нарцисса. На языке цветов это что-то значило. “Я тебя люблю”? Или, может,“чтоб вы все, гады, провалились”? Теперь уж никто не переведёт…

— Эх, — сказал Сенька вслух, большесамому себе, в укор. — Мне бы пораньше придти, до темна. Больноосторожничал, вот и припозднился.

Эраст Петрович мельком оглянулся.

— До темна? Убийство совершено по меньшеймере третьего дня, а скорее всего т-трое суток назад. Так что ты, Сеня,припозднился сильнее, чем тебе кажется.

И то верно. Вон и нарциссы на окошке совсемподвяли.

А что не заметил никто, так ведь это Хитровка.Если помрёт кто, то так и будет лежать, пока соседи тухлятину не унюхают.

— Если это не полоумный, то чего он отТашки-то хотел? — спросил Скорик, глядя на мёртвые цветы. — Чего снеё взять?

— Не “чего”, а “кого”, — ответилинженер, как бы даже удивившись вопросу. — Тебя, Сеня. Ты очень нуженэтому настырному господину. Зачем — сам знаешь.

— Беда! — всплеснул рукамиСенька. — Я Ташке про вас и господина Масу рассказывал. Что вы в Ащеуловомпереулке живёте, тоже говорил! Если он, душегуб этот, такой настырный, тонепременно вызнает, куда мы съехали! Ломовиков найдёт, что вещи перевозили,поспрошает… Ведь три дня уже прошло! Бежать надо!

— Не “поспрошает”, а “расспросит”, —строго сказал инженер, стягивая тонкие каучуковые перчатки. — А бежать мыникуда не будем. По двум причинам. Мы твоего д-доброжелателя не боимся, пускайприходит — нам же проще. Это раз. И потом, ты скверного мнения о мадемуазельТашке. Она тебя не выдала, ничего палачу не сказала. Это два.

— Почём вы знаете, что не выдала?

— Не забывай: я имел честь быть знакомымс этой незаурядной особой. Она была тебе настоящим т-товарищем. Ну а крометого, если б она заговорила, то пластырь с её рта был бы снят. Раз не снят,значит, она до самого конца так и не заговорила.

И здесь время, отведённое на дедукцию, видимо,закончилось, потому что лицо господина Неймлеса из сосредоточенного иделовитого стало безмерно печальным.

— Жалко девочку, — сказал ЭрастПетрович и положил Сеньке руку на плечо.

Плечо немедленно затряслось — само по себе, иничего поделать с этим было нельзя.

А Маса подобрал с пола щенка, бережнопристроил на подоконник, поближе к нарциссам.

— И сенка тодзе дзярко. Он быр храбрый. Всредусей дзизни родится самураем.

Но несентиментальный инженер велел положитьПомпония обратно на пол — “дабы не замутнять для следователя, и без того неслишком т-толкового, картину преступления”.

Сенька и Маса сидели в кабинете, тихонько.Смотрели, как Эраст Петрович, потряхивая чётками, прохаживается по комнате.Скорик уже знал: нужно помалкивать, терпеливо ждать, чего будет.