– Петро, – сказал он, – разве так можно? Ты ж ее любишь.

– Люблю, Ондрийко, люблю, – сказал Худобченко с чувством. –Так люблю, шо даже не знаю, как переживу это все. – На глазах его выступилислезы. – Но я тебе скажу правду: себя я люблю еще больше.

Пропетляв по темным и ухабистым улицам Долгова, Мотяостановила машину возле дома Ревкина. Андрей Еремеевич сидел с закрытымиглазами, должно быть спал.

– Приехали, Андрей Еремеевич, – сказала Мотя.

Ревкин не откликался.

– Андрей Еремеевич! – испугалась Мотя и вцепилась в егоплечо.

– А? – Он открыл глаза.

– Ох вы меня и напугали, – облегченно вздохнула Мотя. –Приехали, говорю.

– Хорошо, – сказал Ревкин.

Выйдя из машины, он пошел было к калитке, но тут жевернулся, опять взобрался на свое место и сказал:

– Поехали!

– Куда? – удивилась Мотя.

– К Сталину.

Мотя посмотрела на него, сказала «сейчас» и побежала заАглаей.

Аглая, приложив руку ко лбу Ревкина, сразу все поняла.Вдвоем с Мотей они осторожно вытащили его из кабины.

– Товарищ Сталин у себя? – спросил Андрей Еремеевич.

– У себя, – сурово отозвалась Аглая.

– Доложите ему, что Ревкин прибыл.

Ночью у него был жар и озноб. Аглая ставила ему горчичники ипыталась кутать его, но он раскрывался, буянил и требовал Сталина. Но потом какбудто успокоился. Он слышал, как кто-то спросил Аглаю:

– Где у вас моют руки?

Ревкин понимал, что это Сталин, но он боялся, что Аглаязахочет присутствовать при разговоре, а он с товарищем Сталиным непременнохотел переговорить с глазу на глаз. Единственный выход был притвориться спящими подождать, пока Аглая уйдет. Ревкин так и сделал. Он лежал с закрытымиглазами до тех пор, пока не услышал, как скрипнула дверь. Ревкин открыл глаза иувидел Сталина, в белом халате сидящего на кровати у его ног.

– Товарищ Сталин, – приподнято сказал Ревкин, отрывая головуот подушки.

– Лежите, лежите. Самое главное, – обернулся Сталин к вновьвозникшей Аглае, – как следует пропотеть. Побольше жидкости – чай, суп, бульони, по возможности, полный покой.

Маргарита Агаповна, полная женщина с белым лицом, сидела вприемной майора Фигурина, нового начальника Тех Кому Надо. Она сидела у окна, ана подоконнике стояли нанизанные на одну ручку судки с обедом для майораФигурина, который был мужем Маргариты Агаповны.

– Вы понимаете, Капочка, – говорила Маргарита Агаповнапочему-то плачущим голосом, – ведь мой Федоша, он никогда в столовой не ест. Онужасно боится микробов. Я ему говорю: «Федоша, ты же такой храбрый, ты враговнарода не боишься». А он только улыбнется: «Что ты, Ритуля, сравниваешь. Врагинарода, они же крупные, их за километр видно, а эти паразиты такая мелочь, чтоиного и в микроскоп не рассмотришь как следует». И казалось бы, если уж тытакой осторожный, пожалел бы себя как следует, так нет, не жалеет. Другие людик работе относятся спустя рукава, лишь бы день до вечера, а Федоша… для него,понимаете, семья на втором месте, а на первом – работа. Работа, работа иничего, кроме работы. Иной раз ночью проснется, лежит, ворочается, вздыхает. Яспрашиваю: «Федоша, о чем ты думаешь?» – «Да так», – говорит. А я знаю – оработе думает, только о ней. И сына, говорит, делу своему научу. Он ведь,Федоша, знаете какой. Он как на новое место приедет, так сразу какую-нибудьновую организацию разоблачит. Заговор какой-нибудь тут же раскроет. Страшножить, Капочка, страшно. Вот ходят по улице вроде люди как люди, а ведь укаждого из них что-нибудь на уме. Вы возьмите хотя бы этого князя Голицына.Ведь он же кем притворялся? Простым дезертиром. Федоша говорит, что если, незная, посмотреть на этого князя, то ни за что не подумаешь. «Но у меня, –говорит, – глаз, Ритуля, лучше всякого рентгена». Потому его и бросают на самыеответственные и опасные участки. Другой бы возразил, а мой Федоша, он ведьтакой безотказный…

Тут Маргарита Агаповна достала платок и начала всхлипывать исморкаться…

Любящие жены иногда наделяют своих мужей добродетелями идостоинствами, которых другие со стороны могут и не заметить. Некоторые люди,жившие в то время, что называется, бок о бок с Федотом Федотовичем Фигуриным изнавшие его довольно близко, утверждают, что ничего в нем такогоисключительного не наблюдалось, что был он среднего роста, говорил тихим,немного гнусавым голосом, черные волосы зачесывал на косой пробор и смазывалпостным маслом, чтобы лоснились.

Ходил всегда в новенькой, как говорится, с иголочки, форме,такой чистой, такой отутюженной, словно она не снашивалась и не мялась.Портупея сверкала лаком и нежно поскрипывала. В общем же, был человек какчеловек. Впрочем, у нас сохранились свидетельства только обыкновенных, среднихлюдей, к суждениям которых следует подходить с большой осторожностью. Среднийчеловек не может отличить гения от простого смертного. Ему кажется, что генийнепременно должен отличаться каким-то, может быть, необыкновенным пламенем вовзоре или еще чем-нибудь подобным. Но мы-то знаем, что это не так и что генийможет выглядеть как самый обыкновенный человек, как мы с вами. Не разглядев вФигурине гения, многие его не любили, а подчиненные сугубо между собой звалиего Идиот Идиотович.

Между тем потом, по прошествии определенного времени, когдамайор Фигурин исчез из Долговского района, была найдена тетрадь ссобственноручными его записями, содержащими весьма смелые и оригинальные мысли.Вот некоторые из них, взятые наугад:

ПОДОЗРЕВАЕМЫМИ ЯВЛЯЮТСЯ ВСЕ

ПОДОЗРИТЕЛЬНЫМ ЯВЛЯЕТСЯ ТОТ, КТО ЗАМЕЧЕН В ЧЕМ-НИБУДЬПОДОЗРИТЕЛЬНОМ

НАИБОЛЕЕ ПОДОЗРИТЕЛЕН ТОТ, КТО НИ В ЧЕМ ПОДОЗРИТЕЛЬНОМ НЕЗАМЕЧЕН

КАЖДЫЙ ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ МОЖЕТ СТАТЬ ОБВИНЯЕМЫМ

ПОДОЗРЕНИЕ ЯВЛЯЕТСЯ ДОСТАТОЧНЫМ ОСНОВАНИЕМ ДЛЯ АРЕСТА

АРЕСТ ОБВИНЯЕМОГО ЯВЛЯЕТСЯ ДОСТАТОЧНЫМ И ИСЧЕРПЫВАЮЩИМДОКАЗАТЕЛЬСТВОМ ЕГО ВИНЫ

Нет сомнений, что эти мысли принадлежат весьма незаурядномучеловеку. Однако у нас нет достаточных доказательств, что они являются плодомраздумий самого майора Фигурина, а не списаны им у кого-то.

В той же тетради отмечена еще одна удивительная по своейсвежести для тех времен мысль, но она относится уже не к юридической науке, а кмедицине: