И все же, если отбросить в сторону всякие мелочи, то здорово, что наконец-то можно обсуждать собственную беременность без тени смущения или страха.

– Боже мой! Надо же! Близнецы! – покачала головой Дот. Как это там говорят в таких случаях? Бог благословил дважды! Хотя… хотя с учетом обстоятельств, может быть, и не благословил вовсе.

– Да у меня все в жизни так! Ничего и никогда не делаю наполовину! Я из тех бедолаг, которых обязательно застукают не с какой-нибудь там пустяшной сигареткой в школьной уборной, а поймают за руку с целой пайкой наркоты! Вот такое у меня по жизни везение! Как нянчиться с ребеночком, так всегда почему-то моя очередь! Причем в прямом смысле этого слова! – Сюзи громко расхохоталась собственной шутке.

Однако Дот не нашла ничего смешного в словах соседки. Она осторожно легла на кровать и затихла. Нестерпимо хотелось в туалет. Усилием воли она закрыла глаза и заставила себя погрузиться в некое подобие полудремы.

Ее буквально вихрем сдуло с кровати, когда она услышала, как в замке поворачивается ключ. Ванная комната показалась Дот убогой, но вполне функциональной. Стены, выкрашенные белой масляной краской, на полу – рифленая плитка красноватого цвета. Такой же плиткой отделаны те части стен, которые непосредственно примыкают к плинтусам. Полнейшее сходство с общественной уборной где-нибудь в городе, но вот пахнет, как в больнице. И нигде ни одного зеркала. Впрочем, Дот совсем не хотелось, чтобы зеркало лишний раз напомнило ей о том, какой она стала. Когда она снова вернулась в свою комнату, Сюзи уже полностью оккупировала все пространство между двумя кроватями. Она успела переодеться в золотистого цвета балахон наподобие мужской блузы, который фалдами свисал с ее объемного живота, слегка ниспадая под впалыми грудями.

– Смешно, да? – воскликнула Сюзи, перехватив взгляд Дот, которым та озадаченно разглядывала несколько необычный наряд соседки. – Но смейся, не смейся, а твой блузон тоже висит в шкафу и дожидается тебя! Ты должна успеть переодеться до завтрака, учти! А в запасе всего лишь десять минут… Это – наша форма, в которой мы обязаны появляться на всех трапезах и других публичных мероприятиях.

– А что это за мероприятия?

– Не переживай! Разгружать пароходы здесь не заставляют. Впрочем, и на открытие картинных галерей тоже не приглашают. Таким высоким слогом они называют уборку помещений и другие неприятные обязанности из этого же ряда. Словом, самая настоящая трудовая повинность, которую они считают наказанием нам за нашу прошлую блудную жизнь. Дескать, работай и размышляй над своими грехами молодости.

Дот невольно улыбнулась. Забавная она все же, эта Сюзи! Умеет поднять настрой даже в такой, казалось, абсолютно безысходной ситуации. Хорошо, что Дот подселили именно к ней. Дот поспешно натянула на себя блузон. Выглядел он, конечно, ужасно. Местами был великоват, кое-где жал, изрядно поношен… Вид, как у певчего мальчика из церковного хора, мелькнуло у Дот. Вполне возможно, именно оттуда эти ризы и перекочевали в их гардероб. Сьюзен невольно расхохоталась, обозрев соседку в новом наряде, и Дот тоже не удержалась от смеха. Кажется, это случилось впервые за долгие месяцы, но как можно не засмеяться при виде столь чудовищного одеяния?

Дверь им открыла уже другая, более молодая монахиня, которую звали сестра Мария. Девушки торопливо выходили из своих комнат в коридор и строились парами в две шеренги. Дот смотрела на происходящее широко раскрытыми глазами, пытаясь понять для себя, как здесь все устроено. Интересно, как бы ко всему этому отнеслись Барбара или ее мать, невольно подумала Дот, забыв на мгновение о собственной матери. Но Джоан вообще не нравилось все, что натворила Дот, а потому искать сочувствия у нее… Впрочем, и про Барбару тоже придется забыть надолго. Ведь Дот отправилась на ферму в графстве Кент. Два ряда, в каждом не меньше десяти девушек, неспешно двигались по коридору, переваливаясь с ноги на ногу, словно разжиревшие без движения утки, у всех руки на животе. Так же медленно все спустились по лестнице в столовую на первом этаже.

Большинство девушек было приблизительно такого же возраста, как и Дот. Но ее поразило, что были и те, кому совсем немного лет, почти подростки, и у всех уже большие сроки беременности. Облаченные в одинаковые безобразные балдахины, они поначалу все казались на одно лицо. Но на самом деле все девушки были разными. Одни буквально светились здоровьем, такие розовощекие пышечки! Ведь беременность делает некоторых женщин очень красивыми. Наверняка эти девчушки из самых бедных и неблагополучных семей, подумала Дот, вот и расцвели на регулярном трехразовом питании, которым обеспечивал всех их приют. Другие же девушки, напротив, выглядели изможденными, с темными кругами под глазами, с покрасневшими и опухшими от слез глазами, с печально согбенными спинами. Словом, точь-в-точь как она сама.

По центру комнаты стоял длинный трапезный стол, а по обе стороны от него – скамейки. Окна в освинцованных рамах терялись в глубоких проемах, и от недостатка света в помещении царил полумрак. А еще пахло сыростью и… капустой. С дальней стены свисали огромные расшитые хоругви, закрепленные на деревянных шестах. На одной из них была изображена Мария, омывающая раны распятому Христу, рядом сгрудились Его напуганные ученики, со страхом взирающие на все происходящее. На другой хоругви было вышито кровоточащее сердце, из верхней части которого вырываются языки пламени, а венчал всю картину терновый венец, утыканный шипами. От этих трагических образов Дот даже почувствовала легкое головокружение.

На столе стояли тарелки с поджаренными яйцами и треугольниками хлеба, рядом – баночки с джемом, масло и кусочки ветчины, стаканы, наполненные апельсиновым соком. Дот снова замутило при виде съестного, как у нее обычно бывало по утрам на протяжении всей беременности. Хотя доктор Левитсон и уверял, что такое состояние скоро пройдет и все нормализуется, но в ее случае почтенный врач ошибся. Стоило Дот учуять запах жареных яиц, и она с испугом подумала, что ее может вырвать в любую минуту, прямо на вылизанный до блеска и натертый мастикой деревянный пол.

Можно было бы посмеяться, глядя со стороны, как девчонки неуклюже вскидывают ноги, пытаясь перелезть через скамейку и сесть. Но стоило посмотреть на их обвисшие животы, сместившие центр тяжести тела книзу, на эти безобразные балахоны, затрудняющие каждое движение, – и желание смеяться тут же исчезало. Не говоря уже о том, что беременным сидеть на такой узкой скамейке без какой бы то ни было опоры сзади было крайне неудобно и даже больно. Ведь почти у каждой из них спина и без того ныла от напряжения.

Сестра Кайна молча наблюдала за тем, как рассаживаются по своим местам девушки, и спокойная лучезарная улыбка не сходила с ее уст. Изредка она устремляла свой взор на тех, кто никак не мог устроиться, негромко пеняла им, что, дескать, задерживают остальных, не позволяя приступить к трапезе, и просила поторопиться. Но вот наконец все расселись, и монахиня начала читать вслух утреннюю молитву.

– Боже Всемилостивый и Всемогущий! Перед Тобой мы склоняем сегодня свои головы, просим Твоего заступничества и молим о снисхождении к душам тех девушек, которые присутствуют в этой трапезной. Прости их, Господи, за то греховное деяние, на которое эти несчастные заблудшие души соблазнил дьявол. Просим Тебя, Господи, помоги им снова стать на путь добродетели и исправления. Спасибо Тебе, Господи, за пищу, которой, по Твоей великой милости и благословению, мы можем накормить этих несчастных и тех невинных младенцев, которых они собираются произвести на свет и передать их нам на Милость Твою. Аминь!