Марфа задрожала так, что выронила из рукчетки.

Он! Он здесь!

Карета остановилась. Князь Скопин-Шуйскийраспахнул дверцу, выдвинул подножку, склонился в поясном поклоне.

Не выдержав нетерпения, инокиня бросилась вониз кареты – и оказалась в объятиях невысокого юноши, чья одежда была так изалита драгоценными каменьями.

– Матушка! – вскричал он,задыхаясь. – Родненькая моя матушка!

Марфа смотрела на него, но ничего не видела отнахлынувших слез. Вцепилась в его руки, уткнулась в жесткое от множествадрагоценностей ожерелье, не чувствуя, как камни царапают лицо. Дала волюслезам, которые копились все эти четырнадцать мучительных лет.

Вдыхала незнакомый запах, казавшийся ейродным…

– Она его признала! Мать признала сына!Он, это истинно он! Будь здрав, Богом хранимый государь! – неслись со всехсторон умильные крики.

Марфа кое-как разлепила склеенные слезамиресницы, разомкнула стиснутые рыданием губы:

– Митенька, ох, душа моя, радость… Ты,это ты, дитя ненаглядное! О Господи!..

И снова припала к его груди.

А Варлаам все же оказался предателем…

Димитрий хмуро смотрел в туманную даль,простиравшуюся за крепостной стеной. Оттуда, с востока, со стороны Москвы, чутьне каждый день шли к нему охотники служить законному царевичу. Многолюднаяразномастная армия (польские жолнеры [46], казаки, русские стрельцы),стоявшая здесь, привлекала торговцев – в некогда тихом Путивлезаиграла-закипела обширная ярмарка. Теперь, поскольку здесь разместиласьгосударева ставка, Путивль сделался подобием маленькой столицы. И все-таки этобыл военный лагерь: каждый день опасались прорыва Борисовых войск, нападения,измены. На стенах стояли заряженные пушки: и день и ночь пушкари по очередистерегли орудия, держа наготове фитили. По околице день и ночь ездиливооруженные отряды для надзора. И все-таки слишком много случайного, неведомокакого люда прибредало в Путивль и оседало здесь на жительство либонапрашивалось на службу. Каждому ведь в душу не влезешь. Небось есть и средитех, кто совсем рядом к царевичу, такие же, как те три монаха, которых Годуновпослал отравить его и которых схватили две недели назад.

Да, видно, совсем плохо идут дела у Бориса,если он отыскал таких безмозглых дураков для столь важного дела! Новые Борисовыподсылы, вместо того чтобы прикинуться смиренцами, вкрасться к царевичу вдоверие (а доверчив он был необычайно и весьма мало пекся о своей безопасности),а потом втихаря прикончить его, – вместо всего этого они начали мутитьнарод против Димитрия.

Привезли с собой грамоту от патриарха Иова, вкоторой повторялось то же, что сказал предатель Варлаам в своем «Извете»: он-дене настоящий царевич, а беглый монах-чернокнижник, колдовством обольщает людейи привлекает на свою сторону, бесовским обольщением заставляет поверить, будтоон царевич Димитрий, а настоящий Димитрий давно лежит в земле в Угличе!Патриарх предавал проклятью расстригу и обманщика – ну и те монахи давай его навсе четыре стороны проклинать! Их поймали, стали допрашивать. Один, уже старик,поглядел на Димитрия, побледнел вдруг и говорит:

– А ведь истинно ты царевич! У тебякрылья за плечами, как у государева орла!

И сознался:

– У моего товарища под стелькой в сапогеяд запрятан, страшный яд. Если только к нему прикоснуться голым телом, все телораспухнет и человек умрет на десятый день после сего прикосновения. Знай,государь, что нам удалось соблазнить двоих твоих приближенных. Они согласилисьвзять этот яд и положить его в кадило, а дымом тебя окуривать. Эти люди –бывшие Борисовы военачальники, они тебе только из выгоды присягнули, а самиоставались верны Борису и тайно пересылали ему сведения о твоем войске и твоихпередвижениях.

Димитрий приказал привести этих изменников.Поляки уговаривали убить их, но он пожалел двух опытных воинов, головы которыхбыли убелены сединами.

– При ваших годах, при ваших сединах вырешились на такое предательство! – с тоской сказал Димитрий. – Богобнаружил ваши злодеяния через своего слугу, вот этого монаха, а наказание вампускай определяет народ.

Он уже давно ввел в обычай самому никого несудить, а отдавать на произвол народу. Народ приговорил расстрелять предателейиз луков. Двух монахов-отравителей заключили в тюрьму, а третьего, которыйраскрыл заговор и признал в Димитрии царевича, отпустили.

Наверняка надо ждать еще новых покушений, хотясо времени того достопамятного случая в Самборе прошло около четырех лет и заэто время на жизнь Димитрия не злоумышляли ни разу. Нет, он не станет уверять,что не находилось желающих, но либо они не доходили, либо охрана царевича былахороша.

Что и говорить, пока он исправно платил, ему ислужили исправно! А вот когда случались неполадки с деньгами… Димитрий передернулплечами, ощутив невольную дрожь при воспоминании о том, как едва не потерялсвое войско под Новгород-Северским… именно после того, как одержал там одну излучших своих побед и наголову разбил царево войско. Да, московских служилыхлюдей полегло там тысяч до шести, из войска же Димитрия – не более ста двадцатичеловек, и среди них всего лишь двадцать шляхтичей. Да, победа была полная ипочти бескровная. Казалось бы, полякам должна была приспеть охота воевать еще,однако они внезапно взбунтовались.

Тогда они месяц стояли на одном месте, выжидаяудобного случая двинуться вперед. Поскольку грабить было некого, шляхтичи ненаживались, а, наоборот, проживались каждый день. Это им пришлось не по нраву.И вот победа взята! Несмотря на то что жалованье за прошлый месяц было всемисправно выплачено, потребовали нового – вперед. Пришли толпой и ну кричатьпред государевым шатром:

– Царевич, давай нам жалованье, не тоуйдем в Польшу!

– Ради Бога, будьте терпеливы! –отвечал им Димитрий. – Я сумею вознаградить храброе рыцарство, и сделаюэто скоро, а пока послужите мне. Никак вам нельзя сейчас уходить – время оченьважное! Надобно преследовать нашего неприятеля; он теперь поражен нашейпобедой. Если мы не дадим ему собраться с духом и погонимся за ним, тоуничтожим его, верх за нами будет, и вся земля нам покорится, и я заплачувам!..

Но жолнеры начали кричать, что не станутслужить, коли Димитрий им не выплатит жалованья.

– У меня нет столько денег, чтобызаплатить всем!

– А нам что за дело? Не можешь платить –к утру уйдем!