Это была одна из самых тягостных ночей в егожизни… Конечно, он знал о своекорыстии шляхты, которая хотела быстрой победы ибыстрых денег, а все же это были хорошие воины, которых повергла к такомуотвратительному поведению «правда», которую они узнали о своем государе.

Ничего себе правда! Чистая ложь! Поверил в неетолько тот, кто хотел поверить. Но таких оказалось много. И все же Димитрий неочень обижался на поляков. Ведь они были наемники, они пошли служить только заденьги. Могут и предать. Чего ждать от них, если предал человек, которого онсчитал одним из самых близких и верных друзей, с которым делил последний кусоки спал под одной дерюжкой? Если предал Варлаам…

Толстый монах исчез из Самбора не сказавшись,но Димитрий тогда был слишком занят своими делами, чтобы печалиться орасставании. Решил, что друг подался-таки завершать паломничество в Святуюземлю. Ну а не сказался… Когда же можно сказаться, если Димитрия было незастать на месте? Он ездил в Краков, он встречался с самим польским королем (попротекции Мнишка, понятное дело!), он уговаривал сейм послать войско вМосковию, он уверял иезуитов и католиков, будто готов продать им душу за помощьв восстановлении своего трона… в конце концов он принял ради этогокатоличество! Димитрий не мог удержаться и тихонько сплюнул, но тотчасусмехнулся. Ну что ж, не он один поступил так ради победы! Вон французскийБеарнец [47],с которым Димитрию страстно хотелось завязать дружбу, так и сказал: Париж-дестоит мессы! В глазах Димитрия Москва тоже стоила мессы, даже двух:католической и иезуитской.

А сколько обещаний он роздал: насчет земель,княжеств, денег… И все это время обхаживал, обхаживал Мнишка, уламывал отдатьему Марианну…

Ведь оказалось, что ни слова ее, ни то письмо,из-за которого он дрался на дуэли с глупцом Корецким, ничего не значили.Желанную красавицу он мог получить только в одном случае: если взойдет намосковский трон. Более того! Сендомирский воевода сохранял за собой право итогда отказать Димитрию в руке дочери…

Словом, Димитрий был слишком озабочен своимиделами и редко вспоминал тогда пропавшего Варлаама. И вдруг после победы подНовгород-Северским узнал от пленного Федора Мстиславского, наголову разбитогополяками, что в Москве по рукам ходит и с площадей дьяками читается «Извет»монаха Варлаама Яцкого, который голову готов на плаху положить, чтобы доказать:царевич Димитрий никакой не сын Грозного, а беглый монах-расстрига Чудовамонастыря Григорий Отрепьев. Жил он-де в монастыре, но вдруг с ума сошел и,наущенный враждебными Годунову боярами, начал воображать себя не убитым вУгличе, а чудом спасшимся царевичем. Сбежал из России, пошел в Киев и Польшу,там продался католикам, возмутил и привлек на свою сторону шляхту и вот теперьпришел кровь пить с русской земли, веру православную прикончить и взбунтоватьнарод против доброго царя Бориса. Ничего не скажешь, ловко была здесьперемешана ложь с правдой…

Бог его знает, сего неведомого Отрепьева, прокоторого Димитрий прежде и слыхом никогда не слыхал, но Варлаам точно сошел сума, коли смог написать такое! И ведь не станешь каждому объяснять, что тыникакой не расстрига Гришка Отрепьев, а подлинный царевич! Многие поверилиизвету Варлаамову, хотя это был никакой не извет, а сущий оговор и клеветананосная. Поверили и поляки. А скорее просто схватились за предлог выманить уцаревича побольше денег, взять его за горло мертвой хваткой.

И взяли же, черти!

Той ночью он не спал и мучился, как раздобытьденег для всех. И вот пришли к нему жолнеры из роты Фредра и говорят:

– Ваша царская милость, извольте тольконашей роте заплатить – мы и останемся, а остальные останутся, глядя на нас. Мыникому об этом не скажем, и вы не говорите.

Димитрию, видимо, бес разум помутил, потомучто он согласился и отдал жолнерам деньги. Однако, само собой, те сразунапились и разболтали о получке другим соплеменникам, так что наутро толпаразъяренных поляков встретила царевича у шатра и ну требовать жалованье. Нечем,нечем было платить! Тогда поляки набросились на Димитрия, сорвали шитую золотоми подбитую соболями ферязь… [48]Спасибо, вмешались свои, московские люди, князь Мосальский-Рубец да Голицын:выкупили у поганой шляхты за триста злотых одежду своего государя.

– Что же ты за царь, коли у тебя денегнет? – сказал какой-то поляк, по виду из самой что ни на есть захолустной,а значит, и чрезмерно заносчивой шляхты. – Ей-же-ей, сидеть тебе на колу!

Много в то утро стерпел Димитрий, ну а этогоне стерпел: ударил оскорбителя в зубы, аж кулак раскровавил.

– Что такое?! – начали куражитьсяполяки. – Москаль нашего рыцаря бьет? Да мы с таким господарчиком большени часу не останемся!

И начали собираться уходить. Больше всегохотелось Димитрию плюнуть на них, но он оставался один. Пришлось усмиритьгордость – небось и батюшке Ивану Васильевичу порой приходилось ее усмирятьперед распоясавшимися, обнаглевшими боярами! – метаться между поляками,уговаривать, умолять, улещивать их… Кое-какие жолнеры устыдились и остались –всего полторы тысячи человек. Остальные ушли.

Самое худое в те минуты для Димитрия было то,что с ними ушел и пан Мнишек. Человек, на которого он смотрел почти как наотца… Конечно, Мнишек уходил якобы не из-за денег. Причину он назвал самуюизвинительную: шляхта-де с Димитрием во главе воюет против московского царяГодунова по своей воле, как свободные наемники, а он – королевский польскийвоевода, человек государственный, его присутствие в войске претендентаозначает, что вся Польша против Московии ополчилась. Как же такое можнодопустить, если официально между двумя странами вполне мирные отношения и никтоникому войны не объявлял?

Ну да, а три дня назад, пока не возникла этасвара из-за денег, пан Мнишек не ощущал себя государственным человеком? И небоялся конфуза за то, что участвует в необъявленной войне? И небось ужеприкидывал, что Марианне придется подыскивать другого мужа…

Когда Димитрий это понял, ему показалось, чтоон сходит с ума. Он всегда знал, что в его страсти к Марианне есть что-тогубительное, находящееся вне его воли. Вот так же Марк Антоний потерял рассудокот любви к Клеопатре…

Да, Марианна была для Димитрия гибелью. Но онпредпочитал умереть, чем жить без нее!

И тогда он начал проклинать и молиться. Онпродавал душу равным образом и Богу, и дьяволу. Он твердо пообещал десять летсвоей жизни за победу и за возможность получить Марианну, Марину, как он звалее тайком, в душе своей. «Сыграть с ней свадьбу – а там… а там хоть трава нерасти!» – шало заклинал он небеса.