– Нет, Чарли, – подумал он. – Только через мой труп.

Он поднял гаражную дверь и увидел, что на подъездной дорогележит уже по крайней мере четыре дюйма снега, пушистого и очень легкого. Он селв «ЛТД» и завел двигатель. Судя по стрелке, бак был заполнен на три четверти.Он решил дать двигателю как следует прогреться и, окруженный загадочнымзеленоватым сиянием, исходившим от приборной доски, задумался об Арни Уокере.Этого куска шланга как раз бы хватило. Что ж, не такой уж плохой выход. Простозаснешь и не проснешься. Он где-то читал, что при отравлении угарным газомчеловек медленно погружается в сон – и все. Даже щеки от него покраснеют, такчто будешь выглядеть румяным и здоровым, полным жизненных сил.

Его охватила дрожь – снова гусь забрел на его могилу, – и онвключил печку. Когда воздух в машине накалился, и дрожь прекратилась, онвключил заднюю передачу и осторожно выехал из гаража. Он услышал, как бензинплещется в мэрином ведре, и это ему напомнило, что он кое о чем позабыл.

Он поставил машину на ручной тормоз и вернулся в дом. Вящике комода лежала большая упаковка спичек, и он распихал по карманам коробковдвадцать, не меньше. Потом он снова вышел.

***

Дорожное покрытие было очень скользким.

Местами под свежевыпавшим снегом мостовая обледенела, икогда он затормозил на красный свет на углу Крестоллин и Гарнер, «ЛТД» занеслои развернуло почти на девяносто градусов. Когда машина все-таки остановилась,сердце его гулко стучало в грудную клетку. Господи, да он просто с ума сошел!Если кто-нибудь врежется в него сзади, то с таким количеством бензина вбагажнике его можно будет соскрести столовой ложкой с мостовой и похоронить вбанке из-под собачьих консервов.

И все-таки это лучше, чем самоубийство. Самоубийство – этосмертный грех.

Ну вот, проснулось в тебе католическое воспитание. Вряд ли, впрочем,он с кем-нибудь столкнется. Машин на улицах почти не было, не видно было иполицейских. Может быть, они все попрятались по переулкам, набившись в теплыемашины.

Он осторожно повернул на бульвар Кеннеди, который, как емуказалось, он всегда будет называть про себя улицей Дюмон, несмотря на решениеспециального заседания городского совета о переименовании, принятое в январешестьдесят четвертого года. Бульвар Дюмон/Кеннеди вел из западной части городав центральный деловой район. Примерно около двух миль он шел параллельностроительным работам на новом участке 784-й автострады. Ему предстояло проехатьоколо мили по бульвару, а потом свернуть на улицу Грэнд. Спустя полмили улицаГрэнд уходила в ничто, вслед за старым кинотеатром «Грэнд» – светлая емупамять. К следующему лету улица Грэнд воскреснет в форме эстакады (одна из трехэстакад, о которых он говорил Мальоре), но это будет уже совсем другая улица.Вместо того чтобы увидеть по правую руку от себя кинотеатр, вы увидите подсобой шесть – или все-таки восемь? – рядов несущихся машин. Он многое знал оновой дороге. Он усвоил эту информацию из сообщений по радио и телевидению, изстатей в городских газетах, но не путем сознательной концентрации внимания, а спомощью своего рода информационного осмоса. Он хранил добытые сведенияинстинктивно, как белка хранит свои орешки. Он знал, что строительные компании,подрядившиеся на работы по созданию нового участка, почти покончили ссобственно дорожными работами на эту зиму, но знал он также и то, что они собираютсязакончить все необходимые подрывные работы (подрывные работы – ничего себевыраженьице, я думаю, оно должно тебе понравиться, а, Фред? – Фред опять неподнял перчатку) в черте города к концу февраля. Включая снос Крестоллин,Запад. В этом была какая-то ирония. Если бы они с Мэри жили на милю дальше, тоих дом снесли бы только поздней весной – в мае или даже в начале июняследующего года. А если бы да кабы, да во рту росли грибы, то был бы не рот, ацелый огород. Кроме того, в результате собственных наблюдений уже сознательногохарактера, он установил, что большинство дорожной техники стоит на стоянке какраз рядом с тем местом, где вершилось убийство улицы Грэнд.

Он повернул на улицу Грэнд, и машину снова занесло, но онсумел справиться с рулем и восстановил контроль над машиной. Двигатель работалбез перебоев, шины оставляли четкие отпечатки на почти девственном снегу –следы последней проехавшей до него машины были практически неразличимы. Понепонятной причине вид свежевыпавшего снега на мостовой привел его в благостноерасположение духа. Хорошо было двигаться вперед, хорошо было действовать.

Он неторопливо ехал по Грэнд с постоянной скоростью вдвадцать пять миль в час, а мысли его тем временем вернулись к Мэри, а также кпонятию греха – смертного и простительного. Она получила католическоевоспитание, училась в приходской школе, и хотя к тому времени, когда онивстретились, она отказалась – во всяком случае, на рациональном уровне – отбольшинства религиозных представлений о мире, что-то к ней все-таки прилипло иосталось с ней навсегда. По словам самой Мэри, монахини покрыли ее шестью слоямилака и тремя слоями воска. После того, как у нее родился мертвый ребенок, еемать послала к ней в больницу священника, чтобы она могла как следуетисповедоваться, и Мэри разрыдалась, увидев его. От ее рыданий у него чуть неразорвалось сердце – с тех пор ему довелось испытать такие муки только одинраз.

Как-то раз по его просьбе она перечислила ему список всехсмертных и простительных грехов, и хотя она изучала их на занятиях по ЗаконуБожию двадцать, двадцать пять, а то и тридцать лет назад, список казался (ему,по крайней мере) полным и безупречным. Но некоторые пункты он никак не мог длясебя прояснить. Иногда один и тот же поступок считался смертным грехом, аиногда – простительным. Вроде бы, это зависело от состояния души и умагрешника. Сознательная воля ко злу. Интересно, это она ему сказала во время техстародавних обсуждений, или это Фредди только что шепнул ему на ушко? Этаформулировка озадачила его и поселила в его сердце тревогу. Сознательная воляко злу.

В конце концов ему показалось, что он установил для себя двасамых важных и самых серьезных смертных греха – самоубийство и убийство. Тут ужне могло быть никаких кривотолков. Однако один из последующих разговоров – сРоном Стоуном, кажется, да, точно, с ним – внес дальнейшую неясность. Иногда,по словам Рона (они разговаривали в баре, за выпивкой, и было это лет десятьназад), убийство могло быть и простительным грехом. А может быть, и вообще негрехом. К примеру, если ты хладнокровно отправлял на тот свет человека, которыйизнасиловал твою жену, то это мог оказаться простительный грех. А если тыубивал кого-то в справедливой войне – так в точности Рон и сказал, он почтислышал его голос в отдаленной комнатке сознания, – то это вообще был не грех.Рон был уверен, что все американские солдаты, убивавшие нацистов и япошек,будут в полном порядке, когда наступит Судный День.

Оставалось самоубийство, шипящее слово. Он приближался кучастку, где велись дорожные работы. Впереди показались черно-белыезаградительные барьеры с круглыми сверкающими рефлекторами и оранжевымитабличками. На одной из них было написано: