— Сколько я должен, любезный? — вежливо спросил парень.

— Не извольте беспокоиться. Уплачено, — улыбнулся половой.

— Благодарствую. А пирожные у вас и вправду вкусные, — ответил Гриша, вкладывая ему в ладонь полтину.

— Премного благодарен, сударь, — снова поклонился половой. — Ждем вас завтра, в полдень.

— Обязательно буду, — кивнул Гриша и не спеша вышел на улицу.

Денек обещал быть чудесным, и настроение у него заметно улучшилось. Теперь, когда все непонятности и странности разъяснились, парень четко понимал, что должен делать дальше. Да и предложение капитана о службе инструктором тоже прибавило ему настроения. Как ни крути, а иметь еще один документ, подобный тому, что вручил ему генерал Келлер, будет совсем не лишним.

* * *

Вечер того дня Гриша ждал так, словно от этого зависела его жизнь. Будучи парнем взрослым, наблюдательным и всю сознательную жизнь прожившим в сельской местности, он прекрасно знал, что именно происходит между мужчиной и женщиной, как понимал и техническую часть всего этого действа. Не знал он только одного. От чего парни постарше так яро кидались к реке, когда девки шли купаться, и отчего в его собственном теле начинает бушевать такой огонь, стоит только ему подумать о чем-то подобном.

Вот так, в состоянии мрачной задумчивости, он и провел весь день. Даже князь, заметив его состояние, поинтересовался, все ли у него в порядке. Кое-как отговорившись, Гриша взял себя в руки и, дождавшись наступления урочного времени, поспешил в кофейню. Едва войдя в зал, он был перехвачен уже знакомым половым и препровожден все к тому же столику, за которым говорил с капитаном Залесским. Но теперь вместо него за столиком сидел тот самый унтер-офицер, что осадил своего молодого подчиненного.

— Здравь будь, казаче, — поднявшись, поздоровался унтер и, указав рукой на соседний стул, добавил: — Не побрезгуй. Позволь угостить от души, как говорится, чем бог послал.

— И вам здоровья, Елизар Михайлович. Благодарствую, — улыбнулся Гриша, присаживаясь на указанное место.

Половой ловко выставил на столик полуведерный самовар, чайник с заваркой и начал носить из кухни тарелки со сладкими пирогами и пирожными. Финальным аккордом его перемещений стала сахарница с льдисто блестевшими кусками колотого сахара. Оглядев все это изобилие, Гриша растерянно почесал в затылке и, усмехнувшись, проворчал:

— Как бы сироп из ушей не потек от стольких сладостей.

— Не потечет, — рассмеялся унтер. — Я и сам, признаться, грешен до сладкого. А что не съедим, с собой заберу. Семка мой за пирожные душу продать готов, паршивец.

— Это который большой такой? — уточнил Гриша, припоминая их знакомство.

— Он самый. Силы, как медведя, а ума, иной раз думаешь, у кутенка больше, — досадливо отмахнулся унтер.

— Не сочтите за обиду, Елизар Михайлович, неужто кровный сынок? — не удержался Григорий.

— Первенец, — понимающе усмехнулся унтер. — В деда моего пошел. Того с самой юности медведем звали. Он и вправду на матерого медведя больше смахивал, нежели на человека. А уж силы было… на спор битюга на себе уносил.

— Однако, — удивленно покачал головой Гриша.

— Вот и Семка мой такой же будет. Да только головой послабже. Все по два раза повторять приходится.

— А вы не спешите, Елизар Михайлович. Дайте срок. Придет время, выправится.

— Твои б слова да богу в уши, — вздохнул унтер, разливая чай по чашкам. — Только чего это ты меня по батюшке все величаешь? Называй как все, дядька Елизар. Так оно и тебе проще и мне привычнее.

— Благодарствую, — покладисто согласился Гриша, впиваясь зубами в пирог с вишней.

— Тут Петр Ефимович обмолвился, что предложил тебе с нами поработать. Поучить кой-чему. Верно то?

— Верно-то оно верно, да только сомнения меня берут, дядька Елизар. Ну сам подумай, чему я, мальчишка сопливый, могу взрослых, пороху понюхавших казаков научить? — развел Гриша руками.

— Ой, не скажи, Гриша, — покачал унтер головой. — Это ведь я его просил поговорить с тобой. Я еще тогда, на Фонтанке, сразу понял, что тебя не просто учили. А учили так, как одного из тьмы учат. Потомственный пластун — это не фунт изюма. А если еще и кровь старая говорить начинает, так его не учат, его как клинок шлифуют.

— А про кровь откель знаешь? — подобравшись, тихо спросил парень.

— Вижу. Знавал я одного характерника. Сам. Лично. Пацаном совсем был, но по сию пору каждый жест, каждое движение его помню.

— А ведь ты врешь, дядька Елизар, — вдруг усмехнулся Григорий. — Ты не просто его видел. Кровь это твоя. Хоть и дальняя.

— От ведь… — растерянно охнул казак. — Как догадался?

— Характерника простым глазом отличить невозможно. Даже пластуну. А вот старая кровь, она такую силу дает. Вот и видим мы друг друга, хоть и не умеем сами ничего толком, — грустно улыбнулся Гриша.

— Тебя кто учил-то? — осторожно поинтересовался Елизар.

— Сначала дед. Великим травником и костоправом был. Его почитай весь Кавказ знал. Потом отец. Да не доучил. Мор всю семью забрал. Из всего рода один я выжил.

— А чего серьга одна? Две по закону носить должен.

— Так казачий круг слова своего не сказал. Некому говорить. Вымерла станица моя.

— От, значит, как… — крякнул Елизар. — Сирота, значит.

В ответ Гриша только кивнул.

— Ты прости меня, дурака, что грязными сапогами в душу полез, — вдруг повинился унтер.

— Бог простит. Ты лучше скажи, чего от меня получить хочешь? Я ведь не характерник и научить тому не могу. Самого бы кто научил. А что другое, так то пластуны все знают. Так что нужно-то?

— Ты испытание казачьего спаса выдержал? — помолчав, спросил унтер.

— Да.

— Вот тому и станешь учить. В нашем деле шашкой особо не помашешь. Часто бывает, что приходится злодеев по разным норам да ухоронкам брать. Вот и хочу молодым да горячим казакам жизни сохранить. Сам четыре раза ранен был, едва выжил.

— Семка все норовит поперек тебя влезть? — чуть усмехнувшись, спросил парень.

— Он, паршивец, — смущенно кивнул казак. — Ты пойми меня, казак. Один у меня сын остался. Четверо было, да схоронил троих. Вот и хочу сберечь, пока сам в силе. Не могу допустить, чтобы род казачий прервался. Как на духу говорю, чего хочешь проси. Все, что в силах моих, сделаю, только научи его дурака как в близком бою держаться правильно. Он ведь как в силу вошел, так всю науку побоку пустил. Быка заломает и не запыхается, а вот головой думать совсем не хочет. И не дурак вроде, а уперся, как тот баран.

В сердцах казак так грохнул кулаком по столу, что самовар подпрыгнул. Понимающе кивнув, Гриша придержал посуду и, вздохнув, ответил: