— Ты прав, странного в этом деле много, но если убийства связаны с наследством старой музыкантши, то, вполне возможно, все было кем-то тщательно спланировано.

Суржиков печально вздохнул:

— Первое дело и такое сложное! И едва какая-то ниточка появляется, тут же пропадает. Поеду еще раз допрошу знакомых Вебер, вдруг я чего упускаю?

Ланская встретила Суржикова в красивом розовом шелковом халатике и сразу провела в кухню, где вкусно пахло кофе.

Любочка была в прекрасном настроении, свежа и хороша.

«Не иначе как тоже влюбилась», — мрачно подумал Егор и сделал комплимент:

— Прекрасно выглядите.

— Кофе будете? — загадочно улыбаясь, прощебетала Ланская.

Взглянув на красивые воздушные пирожные на столе, Суржиков сглотнул слюну.

— Пожалуй…

Хозяйка поставила перед ним чашечку кофе, придвинула пирожные.

— Угощайтесь, сегодня купила.

Суржиков благодарно кивнул, взял пирожное и осторожно спросил:

— У вас какие-то изменения в жизни? Вы какой-то другой стали.

Ланская вновь довольно улыбнулась:

— Я собираюсь выйти замуж.

— Поздравляю. И кто ваш избранник?

Хозяйка отвела взгляд и вдруг рассердилась:

— Какая разница?

— Небось музыкант? — не успокоился Суржиков.

— Что-то в этом роде, — кивнула она. — Но вы же пришли не о моей личной жизни поговорить. Давайте к делу: что еще случилось?

— Ничего, — угрюмо ответил следователь. — Я хотел о «Реквиеме» уточнить, про ноты, что хранились у Вебер.

Взгляд Ланской стал очень серьезным и в то же время печальным.

— Неужели их нашли?

Суржиков заерзал.

— Нет, — соврал он, — но обязательно найдем. Так кто еще знал о том, что Вебер хранит эти ноты?

Любочка задумалась.

— Как вам сказать, если об этом стало известно в консерватории, то, наверное, многие. Нашлись бы и безумцы, что решились бы их продать.

— Какая-то бумажка стоит человеческой жизни, — вдруг возмутился Суржиков.

— Понятие ценности относительное. Кого-то интересует материальная сторона вопроса, а для кого-то важно, что это наследие великого Моцарта. И если вас интересует мое мнение, то я уверена, что все эти убийства связаны с нотами, но как именно, не представляю.

На остальные вопросы Ланская пожимала плечами, и лишь когда он назвал имена Фарятьева, а затем Бобрышевой, глаза девушки сверкнули. То ли это было негодование, то ли возмущение, то ли интерес, Суржиков понять не успел, но ответ ее был однозначен — «ничего не знаю».

Больше ничего не добившись от Ланской, следователь поехал к певице Разумовской.

Элеонора встретила его настороженно и провела в просторную столовую.

Девушка выглядела подавленной и мрачной, и Суржиков поинтересовался:

— У вас все в порядке?

— Как вам сказать? — ответила она. — Наверное, как у всех, то полоса белая, то полоса черная, а у меня сейчас серая.

— Это бывает, — добродушно улыбнулся следователь. — Хорошо, что не черная. Так что же все-таки случилось? Может быть, нужна помощь?

Элеонора вздохнула:

— Нет, это личное. С женихом рассталась.

Суржиков удивился:

— Вы такая красивая! Только последний идиот мог вас отпустить. Уверен, скоро у вас появится новый поклонник, лучше прежнего, и все будет хорошо!

Певица повеселела.

— Вашими устами, да мед бы пить, — засмеялась она. — Меда, к сожалению, нет, кофе с ликером хотите?

Суржиков смутился.

— Я на работе, нам спиртное нельзя.

— Какое же это спиртное? — улыбнулась Элеонора. — Капелька ликера на чашку.

Следователь сдался, и вскоре они уже пили кофе и беседовали.

— Я уверена, что Виолетту Генриховну убили из-за нот Моцарта и девицу, администраторшу кинотеатра, тоже. И боюсь, что это только начало, — вздохнула Разумовская. — Но кто этот убийца, я понятия не имею.

Элеонора хотела было рассказать об Арнольде, о своих подозрениях, но так и не решилась: природная осторожность и гордость не позволили.

Посланец таинственного графа Франца Вальзегг фон Штуппаха, заказавшего «Реквием», не заставил себя долго ждать и вскоре после смерти Моцарта появился в доме вдовы.

Теперь Констанция убедилась, что странный незнакомец вовсе не был плодом воображения ее покойного супруга.

Господин потребовал у наследницы заказанную графом мессу.

— Композитору был выдан аванс пятьдесят дукатов. Я бы хотел получить «Реквием».

Констанция принялась жаловаться:

— Мой муж умер, и после его смерти осталось очень много долгов. Я нахожусь в отчаянном положении, у меня нет денег.

— Дело не в деньгах. Мне нужен «Реквием», — мрачно произнес долговязый господин. — Если вы его отдадите заказчику, он хорошо заплатит. Я зайду к вам через неделю.

Констанция бросилась в кабинет покойного супруга, в котором сейчас обосновался Зюсмайер.

— Мне нужен «Реквием» Вольфганга! Где он? Его хотят выкупить!

Зюсмайер задумался, затем принялся перебирать бумаги и, вытащив разрозненные листки, протянул ей:

— Вот, но «Реквием» не закончен…

— Как же нам быть, вдруг тот граф не захочет приобретать недописанную партитуру? — растерялась Констанция. — Я была уверена, Вольфганг закончил его.

— Это все, что есть, — развел руками Зюсмайер, кивнув на листки с нотами.

— Но нужно срочно что-то придумать, — заявила вдова, — иначе я потеряю деньги!

— Не переживай, я все сделаю и с заказчиком сам переговорю, а то он тебя обманет и не заплатит настоящей суммы, — пообещал Зюсмайер.

Поколебавшись, Констанция согласилась.

Ровно через неделю посланник графа явился за «Реквиемом».

Зюсмайер предусмотрительно с утра отправил Констанцию к родственникам и приготовился к встрече.

— Госпожа Моцарт доверила мне передать вам «Реквием», — заявил он посетителю.

Посланник кивнул, молча протянул Зюсмайеру 500 дукатов и забрал ноты.

Когда вернулась Констанция, Зюсмайер скорбно вздохнул и произнес:

— Граф был недоволен, что Моцарт не дописал «Реквием». Он заплатил лишь пятьдесят дукатов…