Керт взрезал кожу в нижней части тела и попросил Тонипришпилить ее, слева и справа. Тони пришпилил, хотя и не без труда. Пришлосьнагнуться чуть ли не к самому разрезу. Сэнди мог лишь представить себеинтенсивность вони.

Не поворачиваясь, Керт протянул руку, нашел державку однойиз тензорных ламп, чуть повернул ее, чтобы лучше осветить разрез. Сэнди увиделсложенную веревку темно-красного цвета (кишки?), лежащую на серовато-синемпузыре.

— Режу, — пробормотал Керт и осторожно провел скальпелем повздутой поверхности пузыря. Он разорвался и черная икра полетела из него прямов лицо Керта, разрисовывая щеки, пачкая маску. Другие икринки попали на рукиТони. Оба с криком отпрянули, тогда как Сэнди стоял столбом позади видеокамеры,с отвисшей челюстью.

Из быстро сморщивающегося пузыря выливался поток черныхшариков, каждый покрывала серая мембрана. Сэнди они напомнили мух, крепкозастрявших в паутине. А потом он увидел, что каждая икринка была с одним широкораскрытым блестящим глазом, и все эти глаза смотрели на него. Вот тут нервыСэнди не выдержали. С криком он попятился от треноги с видеокамерой. Криксменился бульканьем. А мгновением позже изо рта на рубашку выплеснуласьблевотина. Сам Сэнди этого не помнил. Пять минут, последовавших за последнимразрезом Керта, практически выпали из его памяти, и он почел сие за счастье.

* * *

Первым, что появилось в памяти после этих вычеркнутых изжизни минут, стал голос Тони: «Уходите отсюда, немедленно, слышите? Идитенаверх. Здесь все под контролем». А рядом с ним, у левого уха, Кертис бормоталто же самое, убеждая Сэнди, что тот в полном порядке, сохраняет хладнокровие,одним словом, все на пятерку.

Эта самая пятерка и вернула Сэнди из короткого путешествия встрану Истерика. Но если все на пятерку, почему у Кертиса такое частое дыхание?И почему ладонь Кертиса, лежащая на его руке, такая холодная? Даже сквозьрезиновый барьер перчатки (которые еще никто не удосужился снять)чувствовалось, какая она холодная.

— Меня вырвало, — пробубнил Сэнди, щеки полыхнули жаром отпритока крови. Никогда он не испытывал такого стыда. — Господи Иисусе, я весь всобственной блевотине.

— Это ерунда, — успокаивал его Кертис. — Не волнуйся обэтом.

Сэнди глубоко вдохнул и тут же его лицо перекосило: желудокдернулся и вновь едва не подвел его. Они же стояли в коридоре, но даже здесьжутко воняло тухлой капустой. Однако он полностью отдавал себе отчет, где онистоят: около шкафа, откуда доставал удлинитель. Сэнди глянул на открытуюдверцу. Полной уверенности у него не было, но вроде бы он прибежал сюда изкладовой, чтобы забраться в шкаф, захлопнуть за собой дверь и лежать в позезародыша. Теперь эта идея показалась ему настолько забавной, что он нервнорассмеялся.

— Так-то лучше. — Керт дружелюбно хлопнул Сэнди по плечу иизумился, когда тот отпрянул от его прикосновения.

— Эта слизь.., эта жижа… — объяснить Сэнди не сумел, горлоперехватило. Поэтому просто указал на руку Керта.

Икринки, вылетевшие из матки беременной «летучей мыши»,измазали перчатки Керта, и теперь толика слизи перекочевала на руку Сэнди.Пятна виднелись и на маске Керта, которая сейчас болталась на его шее. Чернаякорочка запеклась и на одной щеке.

В другом конце коридора, за распахнутой дверью в кладовую,Тони стоял у лестницы и разговаривал с четырьмя патрульными, которые нервнотаращились на Сэнди и Керта.

Он пытался убедить их подняться наверх, но пока его уговорыне действовали.

Сэнди прошел по коридору до открытой двери в кладовую,остановился там, где они могли его разглядеть.

— Я в порядке, парни, в полном порядке, все хорошо.

Поднимайтесь наверх, отдыхайте. Как только мы тутприберемся, вы сможете посмотреть видео.

— А мы захотим? — спросил Орвиль Гарретт.

— Скорее всего нет.

Патрульные поднялись по лестнице. Тони, бледный как смерть,повернулся к Сэнди.

— Спасибо.

— Самое меньшее, что я мог сделать, босс. Я запаниковал,босс. Ужасно сожалею, что так вышло.

На этот раз Кертис хлопнул его по плечу. И Сэнди опять едване отпрянул, но успел заметить, что тот стянул перчатки. Его это оченьустроило.

— Не ты один. Тони и я выскочили следом за тобой.

Тебе просто было не до этого, вот ты и не увидел. Свалилитреногу с видеокамерой. Надеюсь, камера цела. Если нет, придется пускать шапкупо кругу, чтобы купить Хадди новую. Пойдем посмотрим.

Все трое достаточно решительно направились к двери вкладовую, но поначалу никто не решился переступить порог. Частично из-зазапаха, воняло прокисшим супом, но главным образом потому, что внутридожидалась «летучая мышь», пришпиленная к пробковой доске, распотрошенная, каккурица, и в чулане следовало прибраться, как они прибирались на дороге послесубботних вечерних аварий, когда вокруг стоял запах крови, вывалившихсявнутренностей, разлитого бензина, жженой резины. Запах этот говорил, что кто-тоумер или вскорости умрет, что кто-то еще будет кричать или вопить, что на путиобязательно попадется пустой ботинок, хорошо, если не детский, но чаще выходилонаоборот. Именно такие мысли возникли у Сэнди. Не раз и не два ему приходилосьиметь дело с телами, лежащими на дороге или обочине, телами, которые дал людямБог со словами: «Идите с ними по жизни и используйте с максимальной пользой».Только после аварии они значительно видоизменялись: кости торчали сквозьрубашки и брюки, головы поворачивались под неестественным углом, но продолжалиговорить (или кричать), глаза вываливались из орбит, окровавленная мать держалана руках окровавленную дочь, обвисшую, как сломанная кукла, и спрашивала: «Онаеще жива? Пожалуйста, проверьте. Я не могу, не решаюсь». И всегда были лужикрови на сиденьях и кровавые отпечатки пальцев на стеклах. Когда кровьразливалась и по асфальту, становясь лиловой в пульсирующих огнях «маячков», еетребовалось убрать, как и дерьмо, и битое стекло, потому что Джон Кью и егосемья не хотели смотреть на все это по пути в церковь в ясное воскресное утро.А работу дорожной полиции оплачивал именно он, Джон Кью.

— Нам придется все убрать, — подал голос сержант. — Вы этознаете.

Они знали. Но ни один не сдвинулся с места.

«А если кто-то из них еще жив?» — вот о чем думал Сэнди.Нелепая идея, «летучая мышь» пролежала в «Эскимо» под пакетами льда шестьнедель, а то и больше, но осознание нелепости подобных идей не убеждало. Логикатеряла свою силу, во всяком случае, временно. Когда имеешь дело с одноглазымсуществом с мозгом (зеленым мозгом) в груди, сама идея логики выгляделасмехотворной.