Нас будут интересовать практические ситуации, в которых суждения о справедливости и несправедливости испытываются на обоснованность и релевантность относительно людей и вещей, вовлеченных в данную ситуацию.

Политическая философия — это наука о высших началах и принципах. В метафизических концепциях ничего не говорится о реальных условиях достижения согласия. Соответственно и рассмотренная нами «модель града» предполагает различение положений людей в зависимости от их величия и обосновывает легитимность их упорядочения, но при этом ничего не говорит о способах присвоения этих положений отдельным людям. Именно поэтому мы перейдем теперь к рассмотрению вопроса об измерении (mesure) положений величия. Нас будут интересовать уже не требования к установлению принципов справедливости, а практические условия применения этих принципов. Как перейти от легитимных аргументаций к действиям и их реальной координации, то есть к тому, что является предметом исследования в социальных науках? Как показать реализацию общих высших принципов на практике, в конкретных обстоятельствах? Осуществление подобного перехода предполагает расширение поля нашего исследования. Наряду с анализом практического применения принципов, которые принято называть «моральными», следует также изучить применение технических и эстетических принципов. Но возможен ли такой подход? Ведь существует традиция мысли, согласно которой оправдание (justification), понимаемое как формальная аргументация, отвлеченная от конкретных условий действия и часто осуществляемая апостериори, противопоставляется уникальности этих условий.

Так, Э. Дюркгейм противопоставляет «метафизическую и идеалистическую абстракцию» экономической теории обстоятельствам, действительности, природе, на основе которых следует установить социологические законы: «Этот человек вообще, этот теоретический эгоист, о котором она [политическая экономия] говорит нам, — это лишь абстрактное понятие. Реальный человек, которого мы знаем и которым каждый из нас является, гораздо сложнее: он принадлежит определенному времени и определенной стране» (Durkheim, 1950, р. 29) В этом примере хорошо видно, что обращение к «обстоятельствам» (circonstances) необходимо Дюркгейму для выявления реальных законов общественной жизни и для критики отвлеченного характера экономики. Подобная методологическая позиция была рассмотрена нами в первой главе. Напомним, что аналогичную позицию можно найти и в трудах экономистов.

Вместе с тем понятие практики, введенное в понятийный аппарат социальных наук, лишь частично совпадает с предшествующим ему понятием prudentia - благоразумие, рассудительность. Распространение понятия практики способствовало тому, что в социальных науках предпочтение стало часто отдаваться рассмотрению обстоятельств в ущерб анализу принципов действия. В нашем подходе мы постараемся преодолеть традиционное противопоставление «аргументации» и «обстоятельств». Разрабатываемая нами теория согласия и разногласия — это не просто теория аргументационных суждений, соотносимых с принципами, а теория, способная представить столкновение принципов с обстоятельствами, с реальностью, теория, способная показать вовлеченность (engagement) людей и вещей в действие.

Однако мы не будем рассматривать ситуации, в которых накопление разногласий граничит с хаосом, а также ситуации, в которых достигаются личные договоренности (arrangement). Ведь уступки, часто необходимые для достижения договоренности, предполагают отказ от возведения ситуации к высшему принципу справедливости. Спорящие стороны решают договориться между собой в данной конкретной ситуации, чтобы приостановить развитие конфликта. Однако сам спор при этом не является полностью исчерпанным. Нас же будут интересовать ситуации, в которых поиск согласия приводит людей не только к учету обстоятельств, но и к возвышению над второстепенными обстоятельствами (contingences) и к определению релевантности вещей и лиц, вовлеченных в ситуацию, относительно одного общего принципа эквивалентности. В таком случае можно говорить об обосновании ситуации с точки зрения справедливости. При этом одни сближения могут рассматриваться как обоснованные и оправданные (justifies), а другие — как неоправдываемые (injustifiables).

Представим себе такую ситуацию. Ребята дурачатся в кафе, бросаясь кусочками хлеба. Обстоятельства располагают к несерьезности и шуткам. Но вот к ним обращается пожилой мужчина, напоминая, что хлеб — не игрушка и что в этом городе во время войны люди страдали от голода. Этот пожилой мужчина, сидевший до этого неподалеку, погруженный в чтение газеты и никак себя не проявлявший, вдруг решает вмешаться в ситуацию, подлежащую, как ему представляется, рассмотрению с точки зрения справедливости. Он высказывает то, что является важным.

Процесс восхождения к общему принципу, когда люди возвышаются над обстоятельствами, признавая то, что является важным и что должно быть вовлечено в действие, может быть проиллюстрирован на примере работы Карла фон Клаузевица. Отправляясь в своих рассуждениях от противоречия между «абсолютной войной» и «реальной войной», между философским принципом войны и хаосом поля битвы, которое находится во власти случая и неопределенности, К. фон Клаузевиц предлагает методически рассмотреть испытание оружием, в чем, собственно, и состоит настоящая война (Clausewitz, De la guerre, p. 672).

Он хочет раскрыть «внутреннюю логику» «искусства» быстро «принимать правильные решения» в суматохе боя, «то есть умение интуитивно выделить среди бесконечного множества вещей и обстоятельств лишь то, что является наиболее важным и определяющим» (id., р. 44, 678—679). Чтобы понять, в чем состоит благоразумное поведение (prudence) на поле битвы, необходим учет конкретных обстоятельств, чему в значительной степени и посвящен труд Клаузевица. Однако принцип «победа или поражение» позволяет соизмерить конкретные обстоятельства различных сражений между собой и смягчить «неопределенность по поводу того, какие меры являются правильными» (id., р. 679). Анализ заключается не в рассмотрении всех возможных обстоятельств в их единичности (это было бы неосуществимой задачей), а в точном учете их значения (или их нерелевантности) для испытания действием. Так, например, релевантность скалы в ситуации боя определяется возможностью использовать ее в качестве укрытия или опорного пункта, подобно тому, как у Сартра скала предстает прежде всего «как скала, по которой можно взбираться» (VEtre et le Neant, p. 545)2. Заметим, однако, что Сартр, в отличие от Клаузевица, не ссылается ни на какой принцип обоснования, который позволил бы квалифицировать людей и вещи. Естественность ситуации полностью зависит у Сартра от восприятия, взгляда. И она может быть легко опровергнута другой точкой зрения на природу предмета. Сартр определяет ситуацию, исходя из отношения между своим намерением взобраться на скалу и возможностью этой «сырой вещи» стать предметом восхождения. Между тем для другого человека, имеющего другие намерения, скала могла бы рассматриваться исключительно с точки зрения ее красоты.

Расширение града до общего мира

В разрабатываемом нами подходе проблема обращения к реальности логически вытекает из изложенных ранее соображений. Вынесение квалификационного суждения о людях на основе того или иного принципа величия не является само по себе очевидным, поскольку большее или меньшее с точки зрения значимости положение не может быть достаточно обоснованно приписано людям исходя из их личных свойств. Это противоречило бы принципу общего для всех людей достоинства (аксиома 3), налагающему запрет на окончательное закрепление за отдельным человеком того или иного положения. Одно из