— Свидетельницы, которая исчезла последней?

— Да, именно. Может быть, убийца положил книгу туда.

— Или же она сама оставила ее там перед тем, как исчезнуть.

— Почему, по-твоему, она решила исчезнуть? Думаешь, она испугалась, что станет следующей жертвой?

— Почему у нее тогда хранилась именно эта книга?

Отец посмотрел на него тем испытующим взглядом, от которого в детстве Адаму становилось стыдно: разве ты сам не догадываешься?

— Думаешь, это ее рук дело? Думаешь, она — убийца?

— Улики указывают на нее. Мы все это время говорили об убийце, потому что неосознанно предполагали, что серийные убийцы — мужчины. И это тоже — следствие доверия телевизору.

Айзенберг медленно кивнул.

— Во время допроса у меня было ощущение, что она от нас что-то скрывает. Морани подтвердила. Но сказала, что Хинриксен боялась.

— Если она — душевнобольная, шизофреничка, например, то тогда она действительно испытывает страх. Но, вероятно, думает, что это не она убила жертв. Может быть, она живет в своеобразном придуманном мире, в котором не свободна и ее контролируют высшие силы, вынуждающие на совершение поступков, которых она совсем не желает. Все эти россказни об искусственных мирах хорошо вписываются в такую версию. Но я сейчас фантазирую. А фантазия — первый шаг к неверному выводу.

— Спасибо, отец. Ты снова мне очень помог! Не знаю, что делал бы без тебя.

— Когда-нибудь тебе придется это узнать, — сказал отец серьезно и улыбнулся. — Но я еще побуду с тобой.

Айзенберг с трудом, словно замерзшими губами, улыбнулся в ответ.

Глава 37

У тебя закружилась голова. На мгновение ты забываешь, где находишься. Ты слышишь, как они смеются.

— Молчать! Всем! — кричишь ты, но они продолжают над тобой потешаться.

Ты видишь, как они пляшут вокруг твоего стеклянного гроба, тычут в тебя пальцами, хохочут, напевая песенку:

Косуля к ручью наклонялась,

В лесу задорно кукушка смеялась.

Охотник в засаде готовил стрелу,

Косуле уж больше не жить наяву.

Попал в нее, и лежит мертва та,

Что только что скакала и воду пила.

Охотник вышел из кустов завесы

И молвил: жизнь длиной не больше пьесы.

Эту песню любил твой отец. Думал, ты не понимаешь текста. А потом он думал, что ты уже довольно взрослый. Но тебя она всегда страшила. Когда он ее пел или напевал только мелодию, ты видел перед собой потухшие глаза косули.

Голоса долгое время были очень тихими. Они лишь перешептывались. Тебе приходилось хорошенько прислушиваться, чтобы разобрать их. Теперь они вернулись, и их больше уже не смущает, что ты их слышишь. Они понимают, что ты не в силах ничего предпринять. Ты — их пленник.

Ты бегом поднимаешься по лестнице. За считаные мгновения набираешь на замке необходимую комбинацию: 12071998, дату смерти матери.

Ты забегаешь на кухню. Здесь, наверху, голоса звучат тише. Ты подставляешь голову под кухонный кран. Холодная вода затекает за шиворот. Тебе хорошо. Спустя мгновение ты вспоминаешь, что забыл запереть дверь в подвал. Ты бросаешься обратно, приглядываешься к лестнице. Голоса исчезли. Лишь тихие всхлипы доносятся из глубины. Ты резко захлопываешь дверь и снова набираешь код.

Тебе ее жалко. Ты спрашиваешь себя, каково ей сейчас, о чем она думает. Ответ очевиден: она считает тебя сумасшедшим. У тебя перехватывает дыхание от разочарования. Как было бы здорово иметь рядом кого-то, кто тебя поймет.

Как долго ты еще будешь держать ее взаперти? Дальше так не пойдет.

Ты идешь в столовую, где на массивном дубовом столе стоит твой ноутбук. В кабинет отца ты не заходил несколько лет.

Твои руки трясутся, когда ты набираешь сообщение.

Глава 38

Когда Айзенберг возвращался от отца в свою гамбургскую квартиру, его телефон издал отрывистый сигнал. СМС. Он не стал ее читать. Ему редко писали короткие сообщения, а те, что приходили, были в основном рекламой. Если кто-то хотел сообщить ему важную информацию, то должен был потрудиться и позвонить.

Едва открыв свою дверь, Айзенберг тотчас совершенно забыл о сообщении. В его жилище было неуютно. Он решил попросить Консуэлу приходить сюда лишь раз в месяц.

Проводить выходные в одиночестве ему было привычно. Но теперь, когда его жизнь проходила в Берлине, ему показалось еще более бессмысленным сидеть здесь, в пустой квартире. Единственной причиной, по которой он не вернулся в Берлин сразу же после прощания с отцом, была узость комнаты в пансионате вкупе с неприветливостью хозяйки. Пора было позаботиться о долгосрочном решении квартирного вопроса.

Он открыл холодильник. Еды там не оказалось. Позже он сходит в закусочную, но пока что аппетита у него не было. После встречи с отцом есть совсем расхотелось. Айзенберг прекрасно понимал, что восемьдесят два года — это уже преклонный возраст. Однако из-за того, что по служебной необходимости ему постоянно приходилось видеть смерть, он гнал от себя мысли о том, что и его отец когда-нибудь умрет. До сегодняшнего дня.

Лицо отца выглядело бледным и восковым, словно он уже умер, словно за него говорит механическая кукла. Однако его разум был по-прежнему крепок. Айзенберг задумался, что хуже: страдать деменцией и постепенно терять контакт с реальностью или в здравом рассудке быть узником собственного тела, рассыпающегося, как замок из песка.

Чтобы отвлечься, Айзенберг включил телевизор. Но спустя четверть часа выключил. Он ощущал нервозность, хотя и понимал, что ничего дельного предпринять не может. Фактов пока что было недостаточно, чтобы объявить Хинриксен в розыск, и он не мог себе позволить снова рисковать репутацией коллег по УУП.

Он решил позвонить Морани и поделиться с ней версией, предложенной отцом. Однако разговор мог подождать до понедельника. О ее личной жизни ему ничего не было известно, однако главный комиссар всегда придерживался принципа не тревожить своих подчиненных на выходных без крайней необходимости. Работа в полиции и так оставляла им немного свободного времени.

Если Мина Хинриксен на самом деле была затаившейся убийцей, то выйти на ее след им удастся лишь путем тщательнейшего, очевидно, длиною в несколько месяцев расследования. Однако ему сложно было поверить в эту версию. Он понимал, что внешность обманчива, однако интуиция подсказывала, что Мина не убийца, как бы логично ни звучала эта версия.

Тут он вспомнил, что обещал Эрику Хэгеру сходить выпить пива, как только переберется в Берлин. С тех пор прошло больше двух недель. Давно нужно было бы позвонить ему — ведь эту работу для него нашел