на законность, этику и мораль.

– Тогда чего ты хочешь? – спрашивает Патриша.

– Получить ответы.

– Какие ответы?

– Кто украл картины. Кто убил твоего отца. Кто убил Рая Стросса. Кто издевался над тобой и другими девушками.

– Зачем это тебе?

Интересный вопрос. Мне на ум сразу приходит ПТ и пятьдесят лет его вины по поводу гибели напарника.

– Я обещал другу.

Патриша скептически морщится. Если честно, я не упрекаю ее за это. Собственный ответ мне кажется пустым. Делаю новую попытку.

– Необходимо восстановить справедливость, – говорю я.

– И ты думаешь, ответы это сделают?

– Что сделают?

– Восстановят справедливость.

Справедливое замечание. (Простите за тавтологию.)

– Вот мы и посмотрим. Согласна?

Патриша закидывает волосы за ухо и подходит ко мне:

– Покажи, что успел нарыть.

Наверное, стоило бы предупредить Патришу, что мои дальнейшие слова ей не понравятся.

Увы, я этого не сделаю.

Мне хочется увидеть ее непосредственную, неотфильтрованную реакцию. И потому я сразу же ныряю вглубь:

– Имя твоего отца было занесено в матрикул Хаверфордского колледжа в сентябре тысяча девятьсот семьдесят первого года.

– Серьезно? – Патриша удивленно морщит лоб.

– Что именно?

– Ты используешь в обыденной речи обороты вроде «занесено в матрикул»?

Здесь требуется улыбка.

– Приношу самые искренние извинения. Ты знала, что твой отец начинал учебу все-таки в Хаверфорде?

– Знала. Равно как и твой отец, наш дед, прадед и все более дальние предки. И что такого? Отец не хотел там учиться, но поддался семейному нажиму. А когда стало невмоготу, перевелся.

– Нет.

– Что нет?

– Он перевелся совсем по другой причине.

Я достаю уведомление о нарушении кодекса чести и сопроводительное письмо, подписанное членами дисциплинарного комитета при декане.

– Оба документа датированы шестнадцатым января семьдесят второго года. Твой отец тогда находился на первом курсе и только начал второй семестр.

Мы сидим за квадратным столом в центре комнаты. Сумка Патриши стоит на полу. Сестра лезет туда за очками. Я жду, пока она прочтет уведомление.

– Все написано как-то очень туманно, – говорит она.

– Это было сделано намеренно. Но из уведомления явствует, что твой отец делал нескромные фотографии несовершеннолетней дочери профессора биологии Гэри Робертса. – Я протягиваю ей погашенный чек. – Чек поступил от одной из наших офшорных компаний. Двадцать второго января профессор Робертс положил полученные деньги на свой банковский счет.

Патриша читает запись.

– И всего-то десять тысяч? – (Я молчу.) – Дешево откупились.

– Это было начало семидесятых.

– Все равно.

– Сомневаюсь, что у профессора был выбор. Подобные скандалы никогда не выходят наружу. Если бы профессор Робертс заупрямился, его бы убедили, что во всем виновата его юная дочь, а принципиальность только повредила бы его карьере.

Патриша вновь читает письмо дисциплинарного комитета.

– У тебя есть ее фотография?

– Профессорской дочки?

– Да.

– Нет. А зачем?

– Отцу нравились молодые женщины, – говорит Патриша. – И даже девушки.

– Да.

– Но есть разница между пятнадцатилетней физически зрелой девицей и, скажем, семилетней девочкой.

Я молчу. Патриша не задала вопроса, и я не вижу смысла говорить.

– Я хочу сказать, – продолжает она. – Может показаться, что я противоречу сама себе. Я не защищаю отца. Но ты видел свадебные снимки моей матери?

– Видел.

– Она… Моя мать была фигуристой.

Я жду.

– Она была хорошо сложена, согласен? Я вот что имею в виду. Мой отец не был педофилом или кем-то в этом роде.

– Тебе предпочтительнее термин «эфебофилия»? – спрашиваю я.

– Понятия не имею, что это такое.

– Влечение взрослых к подросткам среднего и старшего возраста, – поясняю я.

– Возможно.

– Патриша!

– Да.

– Давай не будем увязать в терминах. Это лишь затуманит тему наших поисков. Твой отец мертв. Не вижу смысла останавливаться на его тогдашнем наказании.

Патриша кивает, прислоняется к спинке стула и шумно выдыхает:

– Продолжай.

Я смотрю в свои заметки:

– В течение последующих месяцев твой отец мало упоминается в семейных дневниках. Во всяком случае, в тех, что я успел просмотреть. Но дед хранил счетные карточки всех своих игр в гольф.

– Ты шутишь.

– Ничуть.

– Дед хранил счетные карточки?

– Представь себе.

– И на некоторых значится имя моего отца? Так?

– Начиная с апреля твой отец активно играл в гольф. С моим отцом, с нашим дедом и другими членами семьи. Наверняка он играл и с друзьями, но такие карточки я бы точно не стал хранить.

– Так в чем заключался его недостаток?

– Не понял.

– Вин, я пытаюсь разрядить обстановку. Что доказывают эти счетные карточки?

– То, что все лето семьдесят второго года твой отец находился в Филадельфии. Или хотя бы то, что он играл здесь в гольф. Затем, как значится в календаре, третьего сентября семьдесят второго года кто-то из прислуги Локвудов отвез его в Нью-Йорк, в тамошнее университетское общежитие Липтон-Холл на Вашингтон-сквер.

– И он начал учиться в Нью-Йоркском университете.

– Да.

– И что дальше?

– Здесь тоже некоторое время все спокойно. Мне нужно более подробно просмотреть все сопутствующие документы, но те, что я уже видел, подтверждают: никаких происшествий. Так проходит месяцев семь… пока четырнадцатого апреля семьдесят третьего года твой отец не прилетает в Сан-Паулу.

Я показываю ей штамп бразильской таможни на старом паспорте дяди Олдрича.

– Погоди. Бабушка сохранила его старый паспорт?

– Да. И не только его. Все наши старые паспорта.

Патриша недоверчиво качает головой. Она перелистывает паспорт и смотрит на отцовское фото на первой странице. Паспорт был выдан в семьдесят первом, когда ее отцу исполнилось девятнадцать. Наклонив голову, она разглядывает черно-белую фотографию отцовской головы, осторожно водя пальцем по его лицу. Как и большинство мужской части Локвудов, Олдрич был обаятельным.

– Отец рассказывал мне, что провел в Южной Америке три года, – с оттенком грусти говорит она.

– Так оно и есть. Если заглянуть в его паспорт, он побывал в Боливии, Перу, Чили и Венесуэле.

– Поездка изменила его.

Опять-таки это не вопрос, и я не вижу смысла комментировать слова сестры.

– Отец сделал там много хорошего. Он основал школу.

– Похоже что так. Из отметки в паспорте явствует, что в Соединенные Штаты он вернулся только восемнадцатого декабря семьдесят шестого года.

– В декабре?

– Да.

– Мне говорили, что раньше.

– Неудивительно.

– Значит, мама уже была беременна мной, – говорит Патриша.

– Ты не знала?

– Нет. Но это ничего не меняет. – Патриша вздыхает и снова приваливается к спинке стула. – Вин, скажи, есть какой-либо смысл в этих раскопках?

– Есть.

– Мы добрались до семьдесят шестого года. А когда из Хаверфорда украли картины? В середине девяностых? Я по-прежнему не вижу никакой связи.

– А я вижу.

– Расскажи.

– Ключевым моментом является отлет твоего отца из Нью-Йорка в Сан-Паулу.

– Почему ты так считаешь?

– Итак, твой отец учится в Нью-Йоркском университете, но закончить