Она бессильно привалилась к стене, потом повернулась ивзглянула в узкое окошко-бойницу, оставшееся с незапамятных времен, но ничегоне увидела: тьма, туман, мгла, ночь, только шумит-завывает лес вдали да где-тоеще дальше незримо рокочет море.

«О господи! – в страшной тоске подумала Марина. –Что я здесь делаю, господи?!»

Подходил к концу февраль, а признаков зимы Марине так и неудалось увидеть. Каждый день розовая заря приводила за собою прелестный день,потом золото солнца сменялось серебром луны. Если даже и собирались по ночамсырые, прохладные тучи, то восходящее солнце снимало туманный покров с равнин.Переход зимы в весну был настолько плавным, что Марина удивлялась: зачемангличанам вообще придумывать разные названия для времен года? Это просто какбы одна пора – иногда теплее, иногда холоднее, а все одна. Вот ведь и летом днивыпадают то жаркие, то прохладные, а все равно – лето и есть лето. «Зимой илетом одним цветом – это не елка, нет, – сердито думала Марина. – ЭтоАнглия! То ли дело в России…»

Зима – так уж зима. Лежит, одетое белым саваном, огромноеполе, а лес, окаймляющий его крутым крылом, чудится начерканным черной сажею побелой стене. Все заметено, все бело, все недвижимо, лишь виялицы-поползухи [22] мятутся по стылой земле, прося угоспожи Зимы нового себе заделья. Потом вдруг синеет небо, распрямляетоледенелые ветви лес, сереет, ноздреватеет снег, и синичкино «тинь-тинь» всенастойчивей призывает Весну-Красну, и с каждым днем зиньке [23] вторит все более многогласый ирадостный птичий хор. Поле зеленеет озимью, колосья постепенно подымаются всевыше, ходят под ветром зеленовато-серебряной волной, жаворонок самозабвеннозвенит в слепящей, сверкающей, хрустальной вышине, а лес тихо, прохладно,неумолчно шумит. Потом поле меняет серебро на чистое золото, и желтые шелкаразливаются, волнуясь и переливаясь, до самого края земли, кое-где сбрызнутыенебесной синевой васильков. Потом начинается жатва, и совсем скоро с жалостьювидишь оголенное поле: оно стало как бы еще обширнее, и только кое-где синеетна нем одинокий василек да ветер качает обойденные серпом колосья. Спустянемного времени по полю закраснеются звездочки полевой гвоздики, но им недолгорадоваться: лето уходит, и скоро пласты черной, жирной земли, взвернутыеплугом, заблестят под солнцем, а над ними полетят белые нити тенетника. Лесстоит, словно многоглавый, многоцветный дворец: алый, желтый, зеленый, багряный,и тихий шорох падающей листвы благоговейно сопровождает явление владычицыОсени. Но недолговечна ее пышная, умирающая краса! Серые тучи занавесят дождямивсе вокруг от земли до небес, ветер бесстыдно, жадно будет рвать в клочьяроскошные мокрые одежды… и совсем скоро белая пелена вновь окутает землю,погружая округу в зачарованный сон до новой весны.

Марина страстно сжала руки у груди: так вдруг захотелосьдомой! Где-то сейчас празднуется Масленая неделя, а не то уже и отошла. Снегтает, но еще можно скатиться с горы на салазках, хохоча и задыхаясь отморозного ветерка… Она оглянулась: вон тот склон весьма пригоден был бы длякатания на санках, которые вылетали бы прямо на середину реки. Нет, увы,никакого льда: несмотря на февраль (вроде бы до водополья [24] еще жить да жить!), светлая река тихоструится между зелеными бархатными берегами, соперничая гладкостью вод созером, в котором, как в вечном зеркале, отражается замок.

Марина тяжело вздохнула. Спасение лишь в том, что в замкеогромная библиотека. Только книги помогали убивать время и гнали тяжелыераздумья. Она старалась вообще не думать о происходящем в замке. Только окунисьв эти события – и они втянут тебя, как в омут, с головой! «Достаточно ты натерпеласьстраху, запертая в башне, – увещевала себя Марина, стоило ей толькозабыться и начать плести венок размышлений. – Мне нет здесь дела ни дочего! Ни до Гвендолин, которая то ли была, то ли нет ее вовсе. Ни до Джаспера сего опасными намеками и пристрастием к ядовитому зелью. Ни до этих двух бедныхброшенных невест, помешавшихся от горя, – одна больше, другая меньше. Нидо…»

Она вздрогнула. Упомяни о черте, а он уж тут. Десмондспускается с пологого бережка, похлопывая хлыстиком по высоким сапогам. Сейчасувидит ее – и повернет прочь, сделав вид, что шел вовсе не сюда… Марина гляделаисподлобья, недоверчиво: Десмонд никуда не сворачивал, шел прямо к ней, и налице его не было этого всегдашнего надменного, ненавистного ей «милордского»выражения: он смотрел чуть ли не с улыбкой! Как говорят в России, не иначе,леший в лесу сдох!

– Добрый день, кузина Марион! – приветливо окликнулДесмонд.

– Добрый день, – чопорно отозвалась «кузина» и весьмакстати ввернула недавно затверженную непременную фразу: – Хорошая погодасегодня, не правда ли?

– Правда, правда! – озорно закивал Десмонд. – Авы, как я погляжу, изрядно англизировались, а?

Марина опасливо прищурилась. Что это его так разобрало?Смеется, глядит приветливо, глазами поигрывает… Не задумал ли чего? Онапокосилась поверх головы Десмонда: за деревьями видны только верхушки башен, иникто не увидит, не услышит, если Десмонд начнет ссориться с ней – илилюбезничать. Любезничать? А почему бы нет? Марина ведь кое-чего добилась,науськав Сименса на воображаемую ведьму: если он еще не рассыпал по коридораммак (может быть, просто не удавалось найти его в таком огромном количестве), тосам по ним шастал еженощно, и сколько Марина ни стерегла, она ни разу не виделаАгнесс, идущую к Десмонду ночью. Возможно, конечно, что они по-прежнемувстречались, только нашли себе другое местечко для тайных ласк. Однако оченьможет быть, что милорд, лишенный привычных утех вот уж сколько ночей,распалился и пожелал их немедля получить от кого угодно – скажем, от той,которая принадлежит ему по праву.

От одной только мысли об этом Марина почувствовала сердечноебиение и жар между ног. Вот как накинется на нее сейчас… Она мгновеннымвзглядом окинула землю вокруг: трава мягкая, истинный бархат, так и манитприлечь. Она не ушибется, когда Десмонд опрокинет ее наземь, но лорду придетсяизрядно постараться, чтобы получить желаемое! Она мстительно поджала губы – итут же растерянно моргнула, когда чей-то насмешливый голосок вдруг пробормоталгде-то в глубинах ее размышлений: «Уж, наверное, у него хватит сил задрать тебеюбку как можно скорее, не то ты сама разорвешь на нем штаны!»

У Марины дыхание перехватило: зловредный голосишко, кому быон ни принадлежал, ее нечистой совести или бесу-искусителю, сказал чистуюправду!