ответов, их с собой принеся) не возвращался – так, чтобы запомниться (людям) и перекинуться в (их) опыт; потому патриарх не ответил.

Бледный лик его был как прибоем обглоданный камень; но – как неумолимые воды Потопа были очи его. Ибо он ибо он мучительно думал; но – (конечно же) мог придумать он только привычное.

Он молча поднялся и, облокачиваясь о посох, вышел из дому; младший сын, суетливый, потянулся за ним. Патриарх от него отвернулся (собирал значение своих будущих слов); и замер, и глядел (не щурясь) на палящее солнце.

Долго сын ожидал его слов и дождался!

– К герою ступай Гильгамешу в Урук. Нет могучей его человека на свете, как и нет плодовитей: буйство плоти его и мощь его похоти, как я слышал, тоже тревожат людей; глядишь, и царю Зверь покажется грозным соперником. Пусть забота твоя станет делом его, пусть за царскую жизнь царь ответит (сам решит – как и кем и ему дальше жить).

Вздохнул облегченно охотник. Облегченно (ибо ношу передал дальше) вздохнул патриарх. Разумеется, они оба не ведали (а сказали бы им, погубителям целого мира и родителям частных искусных миров, не поверили бы), что груз как был так и остался и на них (и их семени – просто потому, что и так был всегда).

Поклонился охотник отцу и немедля в Урук побежал, себя мысля спасенным и (даже) судьей всем на свете царям (задавая вопросы царю, мы его осуждаем ответить за царство): льстил себе и в себе ошибался; но – не так (уж) ошибался!

Потому-то (быть может) легко он в Урук прибежал; но – не скоро к царю был допущен: царь, вестимо, был царственно занят.

Но охотник, конечно, добился, поскольку – не только он был при деньгах (снарядил патриарх): подсказали тропинки ему (прежде всех) доброхоты из тех, что молились Иштар! А ещё отыскались (здесь и деньги пришлись) те, кто слуги царю (суть и стража, и судьи своему государю); так к царю привели его люди.

За простую монету приняв его страхи, за расплату с любым Перевозчикам.

Рассказал он царю о Сатире – о Звере. И о козах Сатира (что вовсе не козни, а грядущие казни) рассказал он царю. А потом (лишь потом, после коз) рассказал о музы’ке и власти её. Поначалу царю было весело. Царь негромко смеялся и был ласков с охотником; впрочем, ласков он был и с увивавшейся неподалеку обнаженной служанкой.

А потом – царю вспомнить пришлось весь свой сон (так и так – неизбывный); а потом– царю вспомнить пришлось (так и так – никуда не уйти) о нечеловеческой прелести взгляда блудницы Шамхат (и о цвете прекрасных очей – как в глазах её не отразиться?); а потом – царь решил!

Раз не царское дело – быть мужем богини, следует так поступить: отдать отражение её (и другие её отражения) тому самому Зверю, о котором его известили.

Вновь вопрос сам себе отвечал – на себя же; но – каким образом в голову Гильгамешу могла прийти мысль отдать Зверю необычайную прелесть? Точно так же, наверное, как Адаму пришлось грехопасть.

Но сначала спросил Гильгамеш:

– Что есть музыка? – зная сам, что спросил о пустом (ведал царь и о жизни волшебной; и о том, что волшебному нет нужды в словообразе, ибо: сами образы себе волшебство избирает); потому и ответа охотника слушать не стал (зря, быть может).

– Это похоть, что тоскует о форме: похоть Зверя – не являться, но – выглядеть; то есть формой владеть – не владея: сотворять псевдо-жизни и псевдо-смерти! Выдыхать их в тростинке как затёртую гамму: от до-ре-ми до фа-соль-ля-си.

Конечно же, младший сын патриарха не то чтобы предварил измышления некоего римлянина Боэция с его тремя (или более) музы’ками – младший сын просто-напросто сами не понял, что произнёс; и хорошо, что царь мимо ушей пропустил.

Так был задан вопрос, который ответ на себя. Так ответ был получен. А что не услышан – пустое; а что некий безвестный охотник так хорошо проиллюстрировал мироздание «зеркал в зеркалах» и прочее пседо-бытие – так честь ему и хвала (даже ежели он не хотел).

Царь не слушал его. Что такое музы’ка? Она неограниченна столь же – сколько и органична; она может любым именем зваться: называя музы’кой озвучание мира, ты к миру себя (как козу) привлекаешь и ей отдаёшься (всем телом души).

Что такое музы’ка? То, что может обернуться тобой – не в тебе, а в другом: псевдо-Моцартом в псевдо-Сальери (к примеру); что она Гильгамешу-герою? Был царём он народу. Потому – одинаково сладко во рту его зло и добро (если поедом есть их); но – лишь для блага себя и народа.

Царь не верил, что (ему) когда-либо придёт время побиться (невесть с кем) за место под солнцем. А что Белому Солнцу дано перекинуться Чёрным (освещая миры преисподней), царь тоже не знал; понимайте: царь знал, во что верил!

Верно, что-то охотник царю рассказал – только царь его не расслышал, лишь прочувствовал этот ответ: что и царь перекинуться может во псевдо-цари; что и Зверь может быть псевдо-Зверем (хотя людям понятнее образ Сатира – персонификации Хаоса); а вот где во всём этом калейдоскопе (отражений и псевдо-отражений) его царская воля?

Царь не знал о Сатире (псевдо-Звере, что гнездится в царе) или знал – все одно; но – Гильгамеш хорошо понимал: не пусты ни бессмертие богов, ни размножение людей (там и там сутью женские лона, что наполнены эго и семенем).

Царю и герою предстояло произнести очевидное – что он и сделал:

– Пойди в Храм богини Иштар, отыщи там блудницу Шамхат (ей в глаза не гляди и душой от нее убегай: претендуй лишь на тело!); и сверши с ней обряд плодородия; но – передав поначалу повеление мое: пусть, сторонних отринув, лишь тебе повинуется и услаждает! Утолись, отдохни от дороги и человечьего страха, человек-перевозчик; остальное укажу тебе завтра.

Улыбнулся невежа охотник. Пал оземь. Потом воспарил и ушел – чуть касаясь земли: всё по слову царя совершил и остался доволен! Наивный он назавтра явил себя перед царем, и стал ждать продолжения! Конечно, дождался (не того, которого жаждал).