— С недавних пор, — сказал он, — орки нашлипуть из Таур-ну-Фуина: они проложили тропу через Теснину Анах.

— Я ее не помню, — молвил Турин.

— Так далеко от границ мы никогда не заходили, —отвечал Белег. — Но ведь ты видел вдали пики Криссаэгрима, а восточнее —мрачные склоны Горгорофа. Анах лежит меж ними, выше истоков Миндеба; дорога этатрудна и опасна, и все же множество орков проходит ею ныне, и Димбар, всегдатакой мирный, под властью Черной Руки, и нет покоя людям Брефиля. Мы нужны там.

Но Турин в гордыне своей отказался от прощения короля, ислова Белега ничего не могли изменить. В свою очередь, он просил Белегаостаться с ним в землях западнее Сириона, но этого Белег не хотел и ответилтак:

— Ты упрям и неподатлив, Турин. Буду упрям и я. Если тыи вправду хочешь, чтобы Могучий Лук был с тобою, ищи меня в Димбаре, ибо явозвращаюсь туда.

На следующий день Белег отправился в путь, а Турин проводилего на расстояние полета стрелы от лагеря, но не сказал ничего. "Итак, мыпрощаемся, сын Хурина?" — спросил Белег. Тогда Турин взглянул назапад и увидал вдали громадную вершину Амон Руд; и, не ведая, что предстоитему, он ответил:

— Ты сказал — ищи меня в Димбаре. А я говорю — ищи меняна Амон Руд! Иначе мы сейчас простимся навсегда."

И затем они расстались, по-прежнему друзьями, но в печали.

Белег вернулся в Тысячу Пещер и, представ перед Тинголом иМелиан, рассказал им обо всем, утаив только, как дурно обошлись с ним спутникиТурина. И Тингол сказал со вздохом:

— Что же еще должен я сделать для Турина?

— Отпусти меня, повелитель, — промолвилБелег, — и я буду, как сумею, беречь и направлять его; и ни один человекне посмеет сказать, что слова эльфа ничего не стоят. Да и не хочу я, чтобыдостойный стал ничтожеством в дебрях.

Тогда Тингол дозволил Белегу идти туда, куда он пожелает, идобавил:

— Белег Куталион! За многие свои свершения заслужил тымою благодарность, и то, что ты разыскал моего приемного сына — не последнеесреди них. Мы расстаемся; проси же все, что захочешь, и я не откажу тебе!

— Тогда, — сказал Белег, — я прошу хорошиймеч, ибо орки сейчас приходят слишком часто и подбираются слишком близко, дабыможно было отбиться от них с одним луком, а мой нынешний меч не берет ихдоспехов.

— Бери, — ответил Тингол, — бери любой, кромеАранрута, моего собственного меча.

Тогда Белег выбрал Англахель; и был то достойный меч,названный так потому, что выкован из железа, упавшего с неба подобно сверкающейзвезде; он разрубал все железо, добытое из земли. Был лишь один меч вСредиземье, что мог сравниться с ним. О том мече в нашей истории нет ни слова,хотя был он скован из того же металла и тем же мастером; а мастер тот был ЭолТемный Эльф, взявший в жены Арэдэль, сестру Тургона. Он отдал Англахель — о чемпожалел после — Тинголу как плату за дозволение жить в Нан Эльмоте, но братмеча Ангурэль остался у него и был позднее похищен сыном его Маэглином.

Но когда Тингол протянул Белегу рукоятью вперед Англахель,Мелиан взглянула на клинок и промолвила:

— В этом мече таится лихо. Черная душа его создателявсе еще обитает в нем. Он не полюбит руку, которой будет служить и недолгобудет он при тебе.

— И все же, пока я смогу, я буду владеть им, —отвечал Белег.

— Иной дар дам тебе я, Куталион, — продолжалаМелиан, — дар, что поможет в дебрях тебе, а также тем, кого ты изберешь.

И она подала ему лембасы — дорожный хлеб эльфов — обернутыев серебряные листья; узелки же нитей, которыми был обвязан сверток, были запечатаныбелого воска печатью королевы в виде цветка Тэлпериона; ибо, согласно обычаямэльдаров, лишь королева могла хранить и давать лембасы. Никаким иным даром немогла Мелиан выказать большее благоволение к Турину, ибо эльдары никогда преждене дозволяли людям испробовать этого хлеба; да и после это случалось редко.

С этими дарами Белег ушел из Менегрота и вернулся насеверные рубежи, где стояли его шатры, где сражались его друзья. Орков изгналииз Димбара, и Англахель возрадовался, покидая ножны; но когда наступила зима ибои утихли, соратники Белега потеряли его из виду, и никогда более он невернулся к ним.

Когда Белег покинул разбойников и ушел в Дориаф, Турин увелшайку на запад из долины Сириона, ибо надоела им жизнь в постоянной тревоге и встрахе перед погоней, и они хотели более безопасного укрывища. И случилось так,что однажды под вечер они наткнулись на троих гномов, которые при виде ихбросились наутек, но один из них отстал, его схватили и швырнули оземь, акто-то из разбойников вскинул лук и пустил стрелу вдогонку остальным,растворившимся в сумерках. Гном, которого они схватили, прозывался Мим; онмолил Турина сохранить ему жизнь и клялся взамен провести их в потайные пещеры,куда без его помощи никто не мог найти дороги. Турин сжалился над Мимом ипощадил его.

— Где же твой дом? — спросил он. Мим отвечал:

— Высоко над землей, на большой горе жилище Мима; АмонРуд называется она с тех пор, как эльфы поменяли все имена.

Турин умолк и долго смотрел на гнома, и наконец молвил:

— Веди нас туда.

На следующий день они вышли вслед за Мимом к Амон Руд. Этагора стояла на краю вересковых пустошей, что тянулись меж долинами Сириона иНарога; высоко над вереском возносила она главу, но крутая серая вершина былаоголена, если не считать алых серегонов, покрывавших камни. В то мгновение,когда Турин и его сотоварищи подошли ближе, заходящее солнце пробилось сквозьтучи и осветило вершину — а серегоны были в полном цвету. И сказал один из них:"На вершине кровь."

Но Мим потайными тропами провел их вверх по обрывистымсклонам Амон Руд; у входа в пещеру он поклонился Турину и молвил: "Войдиже в Бар-эн-Данвэд, Жилище-Выкуп, ибо так оно будет зваться отныне."

Другой гном, неся огонь, вышел навстречу ему, они обменялиськакими-то словами и опрометью бросились во тьму пещеры; Турин же пошел следом идошел до дальнего покоя, освещенного тусклыми светильнями. Там он увидел Мима,стоявшего на коленях перед каменной лежанкой у стены: и Мим рвал на себе бородуи причитал, беспрестанно выкрикивая одно и то же имя, а на лежанке вытянулсятретий гном. Войдя, Турин встал рядом с Мимом и предложил ему свою помощь. Мимвзглянул на него и ответил: "Ты ничем не можешь помочь. Это сын мой Кхим,он смертельно ранен стрелой. Он умер на закате. Так сказал мне сын мой Ибун."Тогда жалость родилась в сердце Турина.

— Увы! — воскликнул он. — Я, как сумею,расплачусь за эту стрелу. Отныне дом этот и впрямь будет называтьсяБар-эн-Данвэд, и если когда-нибудь мне случится разбогатеть, я в знак скорбизаплачу за твоего сына виру золотом, хоть оно и не развеселит больше твоегосердца.