В Ченстохову привезли специально обученных полицейских, различных экспертов, дрессированных собак, оборудование – все для того, чтобы безошибочно находить спрятавшихся людей. Я был очень удивлен, когда несколько месяцев спустя узнал, что все-таки удалось спрятать около двадцати еврейских мальчиков.

Когда нас привозят в очищенные районы гетто, там, кроме нас, никого нет. Туда никого не пускают, чтобы избежать мародерства. Мародерством имеют право заниматься только немцы, а мы им помогаем.

Улицы, дома и дворы совершенно пусты, как в кошмаре, ни одного человека не видно и не слышно в эти последние, по-прежнему теплые и ласковые осенние дни. Раза два я видел несколько немцев в мундирах, пять или шесть человек, и однажды – двух женщин в штатском. Они выглядели, как туристы на экскурсии. Еще как-то раз появились два гестаповца, они по-видимому проверяли пустое гетто.

В большом доме по улице Вильсона 20/22, который и мы, и немцы называли мебельным складом (раньше здесь была мебельная фабрика Левковича) немцы собрали евреев-ремесленников: плотников, слесарей, маляров и электриков. В их задачу входило за три дня приспособить два дома по улице Гарибальди для складирования вещей, найденных в гетто. Мы, команда уборщиков, собираем туда все, что удалось найти: мужскую одежду в одну комнату, мужское нижнее белье – в другую, женское платье и нижнее белье, приличную мебель и лампы, швейные машинки и электроприборы, картины и скульптуры, драгоценные металлы – серебро и золото, другие изделия из металла, все аккуратно рассортировано по отдельным помещениям. Вещей очень много. Ведь это предметы обихода пятидесяти тысяч человек.

Я самый младший в группе, которой руководит Хандтке – «Белая головка». Под зеленой шинелью он носит нештатный белый шарф, который очень подходит к его бледному лицу, выцветшим бровям и почти белым волосам. Он пока не демонстрирует своих обычных привычек – «выстрели – убей», наверное, уже настрелялся вдоволь во время Акций и поисков спрятавшихся. Он ведет себя с нами, входящими в его группу, почти дружелюбно.

Мы начали с самой старой и бедной части гетто по берегу реки Варта. Когда этот район был очищен, сюда начали сгонять евреев из других мест – с «Металлургии», из Хасаг-Пельцери, Хасаг-Раков, Ченстоховянки, мебельного склада. Туда же поместили и нас с улицы Гарибальди – но не Пинкуса, Сару и Романа, они так и продолжают жить в мастерской фрау Мосевич. Немцы называют теперь этот район «Das kleine Ghett» – Малое гетто. Каждое утро нас забирают на работу, мы работаем как минимум двенадцать часов и к вечеру возвращаемся назад.

Нас, работающих на уборке, называют «фазовники». Несмотря на то, что это строжайше запрещено, некоторые надевают на себя или просто выносят тряпки поприличнее из тех, что были оставлены в пустых квартирах, чтобы на следующий день кто-то другой на своем рабочем месте выменял одежду на еду или продал польским рабочим. Выручка делится пополам между обоими смельчаками. Таким образом в Малое гетто попадает какая-то еда. Немцы не замечают, или им, может быть, просто наплевать, что кто-то из нас возвращается не в той одежде, в которой был, но иногда происходят выборочные обыски. У одной женщины при таком обыске нашли две серебряных кофейных ложечки. Полицейский Шиммель, руководивший обыском, застрелил ее на месте в присутствии остальных, после чего группе разрешили вернуться в Малое гетто. Говорят, что некоторые из фазовников все равно решаются выносить драгоценности и что многие собрали уже приличное состояние. Не думаю, чтобы это было правдой.

Нашей работе мешает то, что многие двери в квартирах заперты, несмотря на строжайший приказ уходящим оставлять двери открытыми. Может быть, двери просто захлопнулись на сквозняке, а может быть, немцы сами захлопнули их после проверки. Хандтке как-то увидел, что я ломиком довольно ловко открыл какую-то дверь, и теперь он каждый раз посылает меня взламывать замки.

После того как я вскрыл дверь, у меня есть около часа, пока не подтянется Хандтке с остальной группой, к тому же мне слышно, когда они приближаются. Я оглядываю пустые, тихие квартиры – они выглядят так, как будто в них еще живут, как будто хозяева вот-вот вернутся.

Но они не вернутся никогда. Я вижу, в какой панике проходили сборы, на столе стоят полупустые тарелки с едой, что-то осталось в кастрюле на плите. Может быть, ушедшие хотели съесть то, что им удалось припрятать, чтобы хватило сил на дорогу – но не успели. Переодевались в спешке – на стульях, на кроватях, на полу брошена одежда.

Кроме того, что я стал специалистом по взламыванию замков, я научился также находить драгоценности, хотя и не знаю, что мне с ними делать.

Однажды на самом дне среднего ящика бюро из светлой березы я нашел маленькие сверкающие камушки, завернутые в вощеную бумагу – это наверняка драгоценные камни, иначе зачем бы их было прятать? Один большой и три поменьше тщательно ограненных камня выглядят как бриллианты. Я испуган, не знаю что делать, охотнее всего я бы с ними не связывался, а с другой стороны, я понимаю, что следовало бы их вынести, их так легко спрятать, а они, может быть, стоят целое состояние. Камушки можно будет обменять на продукты, или они пригодятся нам после войны. И все же, я боюсь рисковать жизнью из-за драгоценностей. А если я положу камни назад, их возьмет Хандтке, этого мне тоже не хочется – я видел, как он убивает евреев, он не заслужил такого подарка. А может быть, это вовсе и не бриллианты, может быть, это просто ничего не стоящие кусочки стекла – вдруг я понимаю, что это было бы для меня облегчением.

Из уроков физики в школе я помню, что алмазы очень тверды, тверже стали. В другом ящике в кухне я нашел молоток, положил самый большой камушек на стальной край плиты и попытался разбить его – если это бриллиант, он не расколется. Это нелегкая работа, несколько раз камень выскальзывает из-под молотка, но в конце концов мне удается его разбить – на плите остается лишь горстка блестящего порошка, который я собираю и выкидываю в мусор. После нескольких попыток все камушки превращаются в порошок, те, что поменьше, раздробить оказалось намного проще. Проблема решена, и я чувствую облегчение. И все же червячок сомнения остается – а вдруг я расколошматил настоящие бриллианты?

Я, может быть, трусоват, я признаю это, но зачем рисковать жизнью? И Хандтке ничего не достанется. В дальнейшем я всегда беру с собой молоток – если кто-нибудь спросит, я скажу, что он мне необходим, чтобы открывать двери. Но никто не спрашивает, и в течение недели я нахожу еще четыре спрятанных камушка, сверкающие белые