не прячется ли кто-нибудь из здоровых в Заразке. На площади много зеленых полицейских, многих из них мы знаем, но капитана Дегенхардта с ними нет. Акцию проводит оберлейтенант Рон, рядом с ним – толстый лейтенант Цопарт.

Стоим мы очень долго и уже начинаем замерзать в наших не приспособленных к зиме тряпках. Рон ждет, когда все выйдут на площадь.

К восьми часам утра мы стоим на площади уже два часа. Появляется еврейский полицейский, он тихо говорит, что нужно отобрать пятьсот человек и послать в лагерь в Радомско. Но ничего не происходит – мы стоим и смотрим на немцев и на старый скрюченный клен.

Почти девять. Уже взошло бледное зимнее солнце, а мы все еще стоим на площади. Наконец приближается Рон со своей свитой и начинает обход. Он подражает капитану Дегенхардту, хотя у него и нет стека. Рон указывает, кого следует отобрать – куда? Мы стоим по три-четыре человека в ряд, много рядов, он торопится. Он уже отобрал больше сотни, когда я понимаю, что происходит что-то необычное.

Оберлейтенант продолжает обход, он метрах в двадцати от нас, когда двое молодых людей внезапно выходят из строя. У одного в руках пистолет, другой, помоложе, держит в руке большой нож, он громко и четко говорит, сначала по-немецки, потом на идиш: «Men tor nit hargenen uns unbestroft!» («Вы не будете больше убивать нас безнаказанно!»)

Я знаю этого парня, это Изя Фейнер, он учился в Еврейской гимназии на три года старше меня. Последнюю зиму перед войной мы были с ним вместе в школьном спортивном лагере, где наш преподаватель физкультуры Леопольд Фефферберг учил нас кататься на лыжах – и играть в карты. Другого, с пистолетом, я не знаю. Несколько секунд на площади стоит мертвая тишина, на короткое время эти двое юношей оказываются хозяевами положения.

В эти секунды тысяча мыслей проносятся у меня в голове, я вдруг перестаю чувствовать холод. Вначале мне страшно от того, что сейчас может произойти, потом я вдруг чувствую гордость, меня просто переполняет гордость, хотя мне все равно страшно и я ощущаю в животе странную пустоту. Я вижу наших героев – наконец-то кто-то нас защищает! Он прав, Изя – вы не имеете права убивать нас безнаказанно!

Я стою завороженный, почти парализованный и вижу, как юноша с пистолетом, как я потом узнал, Менделе Фижелевич, пытается раз за разом выстрелить, он лихорадочно трясет пистолет, но затвор не срабатывает. Он достал пистолет «на той стороне», тщательно за ним ухаживал, но у него не было возможности проверить его в строго охраняемом гетто.

До этого самоуверенный оберлейтенант Рон стоит, как в параличе, когда Менделе поворачивает пистолет и пытается ударить Рона рукояткой. Толстый Цопарт хочет ему помешать, но тут вперед бросается мой старший товарищ Изя Фейнер и наносит Цопарту удар ножом в правую руку – он пытается выиграть немного времени для Менделе. Я успеваю увидеть, что удар довольно силен, Цопарт отчаянно кричит и хватается за кровоточащее плечо.

Но внезапно звучат крики и выстрелы, много выстрелов, но это стреляет не Менделе, это немцы орут и беспорядочно стреляют, я не знаю, сколько пуль изрешетило тела наших юных героев. Много.

Немцы потрясены, но быстро приходят в себя, они сообразили, что у доселе беззащитных евреев оружия больше нет. Они вытащили свои пистолеты, те, в серых мундирах, стоявшие до того поодаль, подошли ближе, дула их винтовок направлены на нас. Некоторые начали стрелять в строй евреев, они кричат: «Zurück, zurück!» («Назад, назад!»). Многие уже лежат, окровавленные, на земле – раненые или убитые.

Вооруженные немцы, охраняющие район вокруг Малого гетто, прибегают с винтовками в руках, я слышу сирены патрульных машин, они где-то поблизости. Оберлейтенант Рон тоже пришел в себя, только Цопарт стонет, прижимает раненую руку и с ненавистью, но, как мне кажется, и со страхом смотрит на распростертого у его ног окровавленного Изи Фейнера, тот так и лежит с ножом в руке. Через мгновение вся площадь усеяна немецкими мундирами, прибыли даже солдаты вермахта из гарнизона в своих характерных касках. На Варшавской улице, ведущей на площадь, я вижу броневик с торчащими пулеметами. И все это предназначено для двух юных евреев, одного с непригодным пистолетом, другого – с охотничьим ножом.

Акция заканчивается, но только триста пятьдесят человек отправляют в Радомско, откуда они будут угнаны дальше – поездом в Треблинку. Около двухсот человек убили либо на площади, либо расстреляли на еврейском кладбище, которое давно уже стало местом казней и массовых захоронений. В общей сложности уничтожено больше, чем намечали немцы, минимум пятьсот пятьдесят вместо запланированных пятисот. Мы, оставшиеся в живых, стоим еще несколько часов на площади, потом нас отпускают назад в гетто. В этот день еды мы не получаем.

После 4 января 1943 года, запомнившегося на всю жизнь дня первой попытки вооруженного сопротивления, для нас, выживших, существование в гетто изменилось. Два месяца мы жили относительно спокойно, но теперь охрана вокруг гетто резко усилилась, немцы стали подозрительнее. Они уже не решаются поодиночке входить в Малое гетто. Суп стал еще жиже, хлеб еще мокрее, чем раньше, отменили и без того скупые пайки маргарина и мармелада, охрана рабочих групп стала гораздо строже.

Одной из первых жертв усиленной охраны стал герой моего детства, Манек Розен, мальчик, с которым я повстречался, когда мы переехали на Аллею Свободы 3-5, тот самый, который доказал мне, что евреи тоже могут за себя постоять и спас от гимназии Зофьи Вигорской-Фольвазинской. Манек несколько раз ночью уходил из гетто, но под конец его убили. Двенадцатого января утром я увидел, что мой лучший друг детства, Манек Розен, висит, убитый, головой вниз на колючей проволоке, почти уже, но, к сожалению, только почти – на «той стороне».

Уже через несколько дней все в гетто знают, что стояло за этой первой, на первый взгляд нелепой, попыткой вооруженного восстания.

В руководстве БЕО в ченстоховском гетто было принято решение: при следующей Акции оказать сопротивление. Но БЕО, обычно хорошо информированная, ничего не знала заранее об Акции 4 января. И как раз в этот день многие вооруженные члены БЕО не были в лагере – их увели на работу. Остался только один пистолет. Но Менделе Фижелевич, сам член руководства БЕО, принял решение, что все равно надо выполнить коллективное постановление, и оказать сопротивление теми средствами, что есть в наличии. Он выбрал Изю Фейнера, чтобы «прикрыть» его. Он надеялся хоть как-то отомстить нашим мучителям.

Я не знаю, о чем он думал перед смертью, понял ли