Я могу понять, почему немцы оставили немного евреев в Ченстохове. Рабочие из нас, конечно, не особенно хорошие, используют нас тоже не так уж эффективно, здоровенные немцы заняты нашей охраной, вместо того чтобы сражаться на фронте – но мы все же что-то делаем. Но почему оставлены в живых евреи в таких лагерях, как Равенсбрюк, Бухенвальд и Берген-Бельзен в самой Германии? Может быть, мы были нужны, чтобы какие-то особенно заслуженные немцы могли быть вознаграждены безопасной работой, вместо того, чтобы рисковать жизнью на фронте? Или кто-то из высшего начальства в Берлине рассматривал нас как возможный предмет переговоров, страховку на тот случай, если дела на фронте пойдут плохо?

Потому что, пока происходило истребление евреев в ченстоховском гетто, военное счастье уже повернулось. Уже прошло восемнадцать месяцев с момента, когда ближайший наперсник Гитлера, Рудольф Гесс, которого Гитлер считал своим преемником, улетел в Великобританию, чтобы попытаться начать мирные переговоры. Прошло девять месяцев с тех пор, как двадцать шесть союзных стран подписали Вашингтонскую декларацию о том, что их главным врагом является Германия и ни один из союзников не будет искать с ней сепаратного мира. Немецкая промышленность начала выдыхаться, несмотря на тотальный перевод ее на военные рельсы и централизованное производство вооружения. У немцев не хватает солдат и техники, в то время как военная промышленность Великобритании и в первую очередь Соединенных Штатов работает на полных оборотах. Потери в немецком подводном флоте превышают пополнение, к тому же союзники оккупировали Иран, чтобы обеспечить сухопутные поставки вооружения в Советский Союз.

Прошло девять месяцев, как Гитлер вынужден был приостановить из-за морозов мощное наступление в СССР. Летнее наступление, из-за недостатка ресурсов ограниченное только южным фронтом, выдохлось. Происходит гигантское перевооружение советской армии, которая через месяц начнет под командованием маршала Василевского мощное наступление на растянутые на две с лишним тысячи километров немецкие линии обороны.

Ловко задуманное и проведенное наступление генерала Роммеля в Северной Африке остановлено, позже в октябре войска союзников под командованием маршала Монтгомери прорвут фронт у Эль-Аламейна.

После заметных начальных успехов остановлено и наступление японцев. Прошло пять месяцев со дня битвы в Коралловом море, когда флот союзников выдержал атаку японских войск у Порт-Моресби, четыре месяца, как японцы понесли большие потери при неудачной попытке захватить остров Мидуэй. Их наступление на севере, в районе Алеутских островов, тоже сорвано.

Германия уже фактически проиграла войну, когда полиция порядка из Лейпцига, с помощью большого количества экспертов, в том числе и Черных, 4 октября 1942 года завершила крайне успешное, почти полное уничтожение большой, невооруженной, существовавшей больше двухсот лет еврейской общины в Ченстохове. Но мы еще не знаем, что немцам изменило военное счастье. Для нас немцы олицетворяют непобедимое, вечное зло.

Я знаю – многие не понимают, как это мы, евреи, могли допустить, чтобы с нами так поступали, кто-то даже презирает нас за то, что мы не оказали сопротивления и безропотно позволили вывезти нас и уничтожить в газовых камерах. Почему мы не сопротивлялись – нас же было так много, почему мы покорно носили повязку на руке или желтую звезду на груди, почему мы позволили затолкать нас в гетто, почему мы являлись на места сбора во время Селекций, как мы допустили, чтобы нас запихивали в скотные вагоны, как мы могли поверить лжи, что нас отправляют в трудовые лагеря?

И что здесь удивительного? «Как мы могли поверить этой лжи»… Неужели легче представить себе, как один из наиболее просвещенных европейских народов в середине XX века отправляет поезд за поездом в специальные лагеря сотни тысяч людей, чтобы их уничтожить?

Наш народ рос в гетто, наше мироощущение сформировалось в гетто, пятьдесят поколений евреев были вынуждены жить в этой среде. Почти во всей Европе тысячу с лишним лет мы были одиноки и изолированы, нас притесняли все, кто не входил в наш маленький круг.

Когда Адольф Гитлер пришел к власти, процесс освобождения евреев в Европе был еще в пеленках. Герцль, Бен-Гурион, Жаботинский, сионизм, ревизионизм, Бунд, организованное движение евреев против угнетения – все это были еще совсем новые понятия. Процесс нашего освобождения не успел далеко зайти к тому времени, когда девять из десяти евреев были уничтожены, большинство за один год.

А весь мир притворялся, что ему ничего не известно.

И куда нам было податься? Те, кому удалось бежать из гетто, вынуждены были вернуться, люди, которые десятилетиями жили бок о бок с нами, не оставили нам выбора, при попытке к побегу нас выдавали немцам. И как мы могли защищаться, если до нас доходило лишь ничтожное количество оружия, к тому же самого плохого качества, из того, что нам иногда сбрасывали на парашютах правители тех стран, где местным евреям удалось их на это уговорить.

Наших юношей не брали в движение Сопротивления, иногда их даже убивали – тех, кто бежал из гетто и пытался вступить в отряд. Нам даже не оказали той небольшой помощи, которую могли бы оказать, разбомбив хотя бы одну-единственную железнодорожную ветку в лагерь уничтожения, или одну-единственную газовую камеру. Вошедшие в историю главы государств-участников Второй мировой войны все знали, но замалчивали массовое убийство. Все происходило в тишине.

Я жил в Польше, там, где жило большинство евреев во время немецкой оккупации. Я видел все, все пережил, я знаю, как это было, я слышал от моих родителей и читал, как все было раньше, и я преклоняюсь перед моим народом, несмотря на все перенесенные им унижения.

Я горд, что мы смогли пережить тяжкое изгнание и многие столетия непрерывных преследований. Я горд, что многие из нас упорно сохраняли религию, традиции и культуру, только так мог выжить народ, хотя подчас было довольно легко избежать дискриминации и гонений. Например, во время двадцатипятилетней службы в русской армии – надо было только отказаться от еврейства, но мало кто на это пошел. Я горжусь той спайкой, которая существовала у моего народа в самые тяжелые времена, его врожденной жертвенностью, позволившей ему выжить, и я глубоко благодарен, что у нас часто находились друзья и среди неевреев, те, кто нам помогал. Их было, по-видимому, достаточно много, иначе рассеянный по земле народ без родины не мог бы уцелеть за девятнадцать столетий.

Я испытываю глубочайшее горе, я потрясен тем, что произошло, но я в то же время горжусь, что даже пройдя через невиданное в истории человечества тотальное истребление, мы сохранили самоуважение. Я горжусь той поддержкой, которую мы оказывали