Ни той, что когда-то предала Аира, превратив в жителя трясин, ни деревни Клюквинки, ни самого Хозяина болота никогда не рождалось. А она – была. Глупая зеленоволосая девка.

Глава 18

Мать

Отчего боги так невзлюбили Прину, она никак не могла взять в толк. Сызмальства все складывалось не так, как у людей. Вроде и родилась вовремя – к концу лета. И здоровенькой, а все одно незадолго до вхождения в возраст женщины захворала, растеряв всю красоту, а потом еще шесть зим никак не могла впрыгнуть в поневу – кровь никак не отворялась. А кому ж в роду нужен неродящий перестарок? Вот и сговорил ее отец со двора (страшно сказать!) только к двадцати пяти годам. И понятно, не за завидного жениха, а лишь бы взяли.

Луг, собственно, не был плохим мужем. Он и по дому худо-бедно хлопотал, и руки из нужного места… Но не мужик. Боги тому свидетели! Молчаливый и покорный, он не то что спорить, он и говорить-то с супругой не любил. И дите зачать тоже не слишком-то торопился. Зато свекровь об том беспокоилась неустанно! Уж и так намекала, и эдак…

– Взяли хворобную девку! – любила говаривать она. – Не дай боги на тебе род прервется!

А Прина и рада бы принести счастье в дом. Но так уж повелось, что без участия мужа бабе боги такого дара не дали. Когда же вдовая матушка Луга по старости лет слегла на лавку, пришлось взять ее к себе в избу. И укоры пошли вовсе нескончаемые.

– Не так метешь! Не туда кладешь! Не тем кашу заправляешь! – указывала немощная старуха.

Нет бы тихонько отправиться за Огненные врата! Жила! Уже и до задка сама доковылять не могла – невестка обтирала, и не видела почти ничего. А все судила да рядила, дескать, не бывать Прине хорошей хозяйкой.

Луг-то хорош: собирал с утра снедь – и в поле. С матерью беседы вел хорошо если раз в день, перед сном. А Прина с ней от рассвета до заката, да все никак угодить не могла, даже когда нечистоты обмывала… Однажды свекровь хлестнула Прину по щеке:

– Я, калека, и то лучше сделаю! Дай!

И отняла черепушку, в которую до того опорожнилась. Нетвердые руки, ясно, не удержали чашку, содержимое разлилось окрест и на Прину… Кто бы выдержал? Женщина закрыла ладонью рот и нос калеки и стала держать. Долго держала. Много дольше, чем неугомонная старуха брыкалась, и куда дольше, чем нужно было. Однако ж руки́ не убрала.

– Туда тебе и дорога! – напутствовала Прина, неверяще таращась на отяжелевшее тело свекрови.

Муж, правду сказать, не слишком и расстроился. Раскупорил бутыль самогона, налил чашку Прине и через три дня, как полагается, вернул мать в землю. Видно, боги не осудили Прину за грех. Потому что к концу той осени она понесла. И счастливый же то был год! Вечно равнодушный муж стал вдруг возвращаться с работ пораньше, а раз принес с собою букетик полевых цветов и сладкий леденец с ярмарки.

«Теперь-то все иначе будет! – мечтала Прина. – Теперь-то заживем!» Но роды пошли тяжело. Сначала младенец никак не желал покидать утробу. Ажно месяц лишний пересидел. Потом роженица мучилась болями несколько дней, а повитуха, как назло, никак не могла добраться до Клюквинок из-за зарядивших ливней, разъевших дороги.

– Дите! Дите убереги! – умоляла Прина мужа.

Тот же, не зная, чем помочь, только носился по избе и рвал на себе волосы. Когда добралась повитуха, дома у Прины успели по одной, по две перебывать все бабы деревни. Уж и серебряной водицей в лоно плескали, и на живот давили, и дубовый коловорот прикладывали… Даже поили кровью беременной коровы – страшное средство, к которому прибегнет разве самая отчаянная баба. Ничто не могло заставить младенца явиться в мир!

Но наконец, шумно распахнув дверь, в избу ввалилась дородная тетка – повитуха. Она тут же выгнала всех непричастных, а Луга выставила охранять вход, осмотрела роженицу и деловито сообщила:

– Железом надобно.

Прина едва не родила со страху. Железом! Вырезать дите прямо у матери из чрева. Да это же верная погибель! Она намертво вцепилась в толстую руку:

– Меня режь! Меня! Дите сбереги!

Повитуха только плечами пожала. Дите или роженица – на то воля богов. Ее дело малое.

Пережитой муки Прина никогда – ни до, ни после – не могла себе вообразить. Рассудком она не тронулась потому лишь, что в себя приходила раз или два, а потом снова ныряла в бездну отчаяния. Но жаркая баня и светцы, от которых слезятся глаза, еще многажды являлись ей в кошмарах.

В первый и последний раз в жизни Прине повезло. Выжили оба: и мать, и дите. Немудрено, что сама роженица никак не могла вытолкать малыша на свет. Мальчик, названный Браном, мог бы разворотить ей все нутро, таким крупным оказался! Женщина поплатилась чревом. Замкнув кровь, повитуха строго-настрого заказала новое дите заводить.

– А и не выносишь, – пояснила она. – Нутро усохло. Родишь разве что мертвого. – И на всякий случай дала тайное средство. – Пить станешь в каждое новолуние, да чтоб не пропускала! Вар не допустит семя в лоно.

Но, рассматривая жиденькие покамест льняные кудряшки, пухлые кулачки и кривоватые ножки сына, Прина ни разу не пожалела о жертве. Все бы отдала, чтобы дать ему жизнь!

Это и многое другое вспоминала Прина, бродя по лесу и жалуясь неведомо кому на тяжкую долю. Соседки болтали, что из-за зарядивших не по сезону дождей в чаще видимо-невидимо маслят и подосиновиков. Видно, врали: дно корзинки едва спряталось, да и то не под аккуратными рыжими шляпками, а под россыпью ломких перепачканных опят, которые и на стол-то подать стыдно. Увидит кто в деревне с такой добычей – засмеют!

Да… Пока Бран в Клюквинках жил, никто не решался над нею потешаться. Мало того что хороший кузнец (то всем известно!) на короткой ноге с нечистой силой, так Бран еще и собственной богатырской силушкой не обделен. Не проклянет, так зуб выбьет, – тоже хорошо.

Уж и привычные грибные места Прина обошла, и в тайные, ей одной ведомые, заглянула – нет добычи! Пришлось потихоньку сдвигаться к опушке, покуда на болото не попала… И только меж деревьев забрезжила полянка – на! Один к одному ровнешенькие крепенькие боровички. Прина ажно сделала отвращающий знак – провела пятерней по глазам, снимая напущенную нечистью