Прина присела на корточки, кряхтя для порядка, и аккуратно срезала первый. Не вставая, потянулась за вторым, третьим и на четвереньках добралась к четвертому.

– Надобно полянку приметить, – бормотала женщина, высматривая лешачье мясо. Местечко-то хожее, вон, костром пахнет! Как так вышло, что никто еще не обобрал добрый урожай?

Корзинка осталась далеко позади, Прина так и забыла, у которого куста. Только азартно бросала в подол один за другим грибочки и все боялась, что удача отвернется. Вот уже за два десятка перевалили, вот не помещаются в узелок, наскоро завязанный из юбки, а за корзиной возвращаться недосуг. Прина пилила хрусткую ножку одной рукой, а второй уже нащупывала белеющий в траве другой гриб…

– Огороди Род! Защити, защити! – завизжала женщина, заваливаясь назад и падая на локти.

Не сразу она поняла, что грибочек холоден, что мертвец, да и на ощупь совсем не таков, как полагается. А как поняла, так едва чувств не лишилась. Впереди, в траве, раскинув руки, лежал человек.

Он лежал недвижимо и слепо пялился в небо никем не закрытыми глазами. Лежал он, видно, давно, но ни дикие звери не тронули тела, ни тлен не изуродовал его. Да и какой бы зверь рискнул порвать мертвеца, отравленного болотным ядом? Такого и земля в себя не примет. А потом Прина разглядела черты. Ледяной морозной ночью так завывает вьюга. Не обогреться ей у печи, не познать живого тепла. Только выть и остается.

Прина все тормошила одеревеневшего кузнеца: вот-вот проснется! Быть не может, чтобы помер! Но Бран не поднимался, не зевал и не требовал материных оладушков со сметанкою.

Сбылось желание несчастной матери. Не зря она молила богов, чтобы сын не покинул Клюквинки. Он так в них и остался: лежал на границе селища, у полянки, где частенько устраивали привал перед дальней дорогой поезжане. Лежал. И не шевелился.

* * *

Усилившийся дождь обмывал опята в оставленной у поляны корзинке. Он же умывал бледное лицо кузнеца. Женщина брела по дороге с приоткрытым ртом. Из него уже не доносился вой, одно сипение. Платок где-то утерялся, а мокрые волосы облепили череп, и стало видно, как много на голове у Прины проплешин. Завязанная узлом на поясе юбка непристойно оголяла смуглые костлявые ноги, но развязать ее горемычная не догадалась. В бессильно повисшей руке ее был нож.

У колодца ее окликнула носатая соседка, зачем-то выскочившая из избы в непогодь:

– Ты кудась, Прина! Прина, эй?

Женщина прошла мимо, не оглянувшись. И верно, куда ей теперь? А вот куда!

Своя изба смотрелась черным зевом, а вот одна из соседних словно бы единственная в деревне была освещена солнцем. На ее крыльцо выскочила девка, выплеснула что-то из бадьи, откинула за спину зеленую косу и снова скрылась за дверью. Прина уверенно повернула к калитке.

Щенок-подросток кинулся наперерез чужачке, но был встречен коленом и, заскулив, поджал хвост. Когда женщина пошла дальше, набрался храбрости, истошно залаял, вцепился в голую лодыжку… Прина отпихнула животное и растерянно поглядела на сочившуюся из укуса руду. Вроде больно должно быть… Но отчего-то все равно.

Скрипнули ступеньки, чиркнула по полу дверь. Девка сидела на скамье и отскребала котелок, зажатый меж колен. Она вскинула на Прину бесстыдные глаза. Нет, не бывает у людей таких глаз! Желтые, с узкими щелочками… Нечисть поганая, а не человек! То сразу чуяло материнское сердце.

Ива отставила котелок и поднялась. Отвесила поясной поклон, как полагается, встречая старшего гостя, а едва разогнулась, Прина всадила грибной ножичек ей промеж ребер. И снова вроде и должно что-то шевельнуться в груди, ан нет. Женщина посмотрела, как меж тонких девичьих пальцев вытекает кровь, как зеленоволосая мавка оседает обратно на скамью и заваливается на бок. Нет, ничего. И вышла из избы.

Дзяды, случается, сказывают о Хозяйке Тени и о том, как уводит она тех, кому пришел срок. Но, страшась гнева грозной богини, украшают ее лик. «Уснула», – врут они про молодых девок, кому спряли небесные пряхи горькую судьбу.

Про зеленоволосую, что лежала в кухне, так бы не сказали. Потому что не было в ней красоты спящей, одно мертвое уродство. Густая руда темнела на одежде и ладони, вязкие липкие капли медленно стекали со скамьи и въедались в деревянные половицы. Но страшнее другое: в лице девицы, при жизни неотличимом от человеческого, в посмертии проступили звериные черты. Губы потеряли цвет и натянулись на слишком большой челюсти, нос смялся и провалился, словно кто глодал его изнутри, волосы осыпались с головы скошенной травой.

Стоило бы, пожалуй, Прине задержаться. Тогда она увидела бы, как меняется и тело убитой. Как руда становится черной, как замершая было на веки вечные девка начинает ворочаться, как ломаются в суставах ее руки и ноги и как в конце концов вместо Ивы на скамье растягивается огромный черный кот.

Он брезгливо вылизал шерсть под правой лапой, недовольный, что глупая баба попортила мех, потянулся и юркнул за печь.

* * *

Старому Нору редко доводилось отдохнуть. То мужики по пьяни передерутся, то квочка пропадет, а на соседа подумают, то у приезжего кошель срежут. И кому решать-то? Ясно – старосте. Вот и носился вдовец по Клюквинкам день-деньской, ровно молодец. Ему бы, может, и в радость посидеть под яблонькой, вырезая из чурбачков игрушки внукам, но заместо этого приходилось жалобы разбирать да грозно супить седые брови. Да и внучкáм откуда взяться? Старший сын воротил нос от простых деревенских девок, хотя Нор и обещал ему, мол, женишься – мигом из набольших в старосты перейдешь, на мое место. Но понятливого мальца должность не прельщала: забот невпроворот, а чести чуть. Будь Нор в свое время поумнее, тоже отказался бы от звания. Но что уж теперь…

Седая сука, дремавшая у ног, ни с того ни с сего вскинулась и залаяла. Не иначе сон дурной привиделся али блоха укусила.

– А ну цыц! – гаркнул вдовец.

Нор замахнулся на нее, но бить, конечно, не стал. Псица еще раз укоризненно тявкнула, но вой прекратила. Посидев малость, старик опустил ладонь на загривок верной подруги и добродушно почесал. Сука тоже была стара, но работу свою знала, хотя случалось, что и дурила.

Капли дождя наперегонки сбегали по стрехе и падали в мутную канавку у стены. Нор засмотрелся на них, напрочь забыв и про недоплетенный лапоть, лежащий на коленях, и про лыко, что свалилось наземь из-за встрепенувшейся псицы. Вроде стоило подняться да собрать луб,