– А я схожу мавку проведаю… – нехотя закончил староста.

Случаются вещи, которые делаешь с легким сердцем, спешишь, чтобы поскорее взяться. А случаются иные: за любую мелочь зацепишься, чем угодно себя займешь, лишь бы оттянуть. Приплатишь, чтобы кто другой сладил! Дело, что предстояло старосте, было из последних.

Он уж и мясника отчитал, что тот пытался втихаря сбыть товар втридорога, хотя Нор строго-настрого запретил цену поднимать; и оттягал за ухо пацаненка, привязавшего к хвосту облезлого кота погремушку из каштанов; и бабу, выплеснувшую помои под забор соседке, припряг отмывать прямо в дождь. Но изба Ивы неуклонно приближалась. Пока Нор пересекал двор, щенок-подросток трусливо рыкнул, не вылезая из будки. Вдовец вздохнул и отворил дверь.

– Да чтоб тебя нечисть на елку голым задом посадила! – плюнул он.

В кухне за столом сидела зеленоволосая девка. Живая и здоровая. Лелея носилась окрест и бессвязно причитала, Ива же сложила ладони на коленях и только повторяла:

– Да, матушка. Конечно, матушка.

– Сейчас за отцом пошлю… Как можно?! Да я ей зенки-то выцарапаю…

– Не надо за отцом… Я и тебе бы не говорила…

Когда Нор осторожно кашлянул, обе разом замолчали, а потом Лелея бросилась к старосте и схватила его за грудки, точно это он провинился.

– Что ж это деется? Что деется, спрашиваю?! Ты слышал, старый? Средь бела дня чуть дочь мне не зарезали!

Вдовец сурово насупил брови, как умел только он, и Лелея, всхлипнув, отпустила его и отошла. Старик повернулся к Иве:

– Сказывай, девка!

Зеленоволосая растерянно глянула в угол у печки, точно кто-то ей оттуда подсказывал:

– Я по избе хлопотала. Полы помыть, котелки выскрести… И тут…

– Средь бела дня! – влезла Лелея. – С ножом!

– Цыц! – одернул ее староста.

Ива продолжила:

– Прина пришла. Я ей поклонилась, а она…

– С ножом на нее! С ножом!

– А ты ж что, Лелея? Теперь ужо что кулаками махать?

– Да не было меня дома… Серка подковать в Вершинки ездила…

– А коли тебя тут не было, так и молчи! Пусть девка сказывает!

– Случилось у нее что-то, – вздохнула Ива. – Ровно безумная была… Я бы не говорила ничего, да когда вернулась… – Девка вдруг покраснела, запнулась и поправилась: – Когда мать вернулась, я напуганная сидела. Она и докумекала, что неспроста. Отцу только не говорите! – спохватилась Ива. – Он у меня на расправу скор…

– А и пусть скор! Пусть! Я и без отца ей косточки-то пересчитаю! – Лелея бросилась перебирать посуду, выхватила почему-то поварешку и направилась к выходу.

– Стой! – перехватил ее Нор. – Под замком твоя Прина, уже созналась во всем. Мы ее повязали. Токмо вот что… – Староста испытующе осмотрел Иву с ног до головы. – Нож-то у Прины в крови был. И она божилась, что девку твою зарезала.

Ива покраснела:

– Не зарезала. Рубаху только попортила и задела чуть. Сама, видно, испугалась…

Ива показала прореху на одеже, втайне рада-радешенька, что, возвращаясь из лесу, зацепилась за ветку. Тогда ругалась на чем свет стоит, а ныне поняла: свезло. Плохо только, что мать напугать пришлось. Ну да домовой дух тоже настаивал, что надо старосте рассказать. Не отступится ведь душегубка, вновь явится, коли увидит, что не отправила Иву за Огненные врата.

Вдовец нахмурился, прошелся по кухне взад-вперед, сел рядом с Ивой, утвердив локти на столе и упершись лбом в сцепленные ладони. Когда хозяюшки решили, что старик вовсе уснул, подал голос:

– Пум-пум-пу-у-у-ум… – И снова молчок.

Долго староста думал. А Ива и Лелея боялись спросить, о чем, чтобы ненароком не накликать беду. Лелея только подсовывала чашку с киселем, Нор едва успевал ее отодвигать, отказываясь.

– Вот что, – решил наконец старик. – Не будет нам мира с Приной. Ни вашему роду, ни всей деревне. Жалко бабу, по молодости, помнится, хорошей девкой была, ну да что уж. Боги оставили ее. Напишу письмецо приятелю в город. Слыхал, есть у них обитель, куда привозят больных душою.

– Да не душою она больна, а головой! Судить ее надо! – возмутилась Лелея.

– Ты мне, дочка, не перечь, – спокойно оборвал ее Нор. – Не доросла покамест. Кабы Прина и правда твою младшенькую зарезала, судили бы, конечно. А так… Вроде и не за что. И давай-ка уж начистоту. Ива твоя за это лето не раз и не два беспорядок учинила. До сих пор с зеленой косой ходит, что уж многие ее саму сумасшедшей считают. Не ровен час, поверят в россказни про Хозяина болота и спросят: где ж, мол, муженек твой? А ну как неурожай? А речка опять заболотеет? Кого крайним назначат, подумай-ка, Лелея?

Женщина села рядом:

– И верно. Иву и назовут…

Ива же, напротив, вскочила: россказни? Да ее Хозяин болота честнее иных людей будет! Сказал, что придет за нею, значит, придет! Да он и вовсе попросил Иву его женой стать, только она о том пока никому не докладывала.

– Так что давай-ка, Лелея, угомони дочь. Пущай волосья обратно перекрашивает. Не дите малое уже, надо понимать! А не то сговори куда-нибудь с глаз долой. И сама девка перестанет чудить, и тебе легче.

Тут уже Иву зло разобрало.

– Да что ж вы про меня, как про корову-то на торжище?! Я от своих слов не отказываюсь! – заявила она.

– Детонька, не перечь. – Лелея потянула ее за передник, но Ива и не подумала снова сесть. – А ты, староста, киселька, киселька изведай, не побрезгуй…

Нор в который раз отодвинул чашку.

– Внученька, – мягко, словно и Ива тоже повредилась рассудком, начал Нор. – Понимаешь ли, какую беду на себя хочешь накликать? Времена уже не древние, людей губить никто зазря не станет. Но та же Прина сколько раз за лето предлагала мне притопить мавку. Схоронилась бы до времени… Мало ли…

– Я от своих слов не отказываюсь, – повторила Ива. – Жених у меня есть. Будет и замужество.

Лелея вдруг хмыкнула, а потом и вовсе засмеялась в голос. Опрокинула себе в рот чашку с питьем, рукавом вытерла кисельные усы.

– И верно, – согласилась она. – Жених у Ивы есть. И свадебка будет. Да такая, что нам еще позавидуют! Станет моя Ива Хозяйкою болота!

Глава 19

Сломанное очелье

Ох и хитра была Лелея! Домашние об том, конечно, знали. Шила-то в мешке не утаишь! А вот прочие клюквинчане не разумели, что женщина умела там-сям словцо кинуть так, чтобы пересуды обходили их семью стороною. Даже в зеленоволосую дочь скоро пальцами перестали тыкать, увлекшись новыми сплетнями, распускаемыми, ясно, той же Лелеей.

Однако