осколков. Сердце бешено колотилось о ребра. Кровь бурлила в венах. Надо успокоиться. Он нашел кисет с табаком и попытался дрожащими руками набить трубку. Он не станет читать эту мерзость. Бросит прямо в огонь. Нет, лучше отправить этому грязному негодяю, Лоуренсу.

Затем Эрнест вспомнил о посылке, так и лежавшей на столе. Он глубоко вздохнул, разрезал веревку и разорвал коричневую бумагу. Томик «Анны Карениной». И короткая записка:

Умоляю тебя прочесть эту книгу. Посмотри, какие ужасные вещи произошли с Анной, когда граф Каренин отказался с ней развестись. Прошу, позволь мне видеться с детьми.

Эрнест внезапно понял, что ничего не чувствует. Холодная пустота внутри, мертвые провалы в мыслях, череда беспросветных дней впереди. Странно. И минуты не прошло, как его обуревала безумная ярость, и вот уже ее сменило полное равнодушие. А еще через две минуты он будет плакать, умоляя Фриду вернуться, желая лишь одного: зарыться лицом ей в грудь и забыть обо всем.

Он поднял книгу и прицелился в погасший камин. Пусть полежит там до следующей растопки. Или развести огонь прямо сейчас, чтобы сжечь и книгу, и дурацкие письма?..

И вдруг из книги выпал маленький листочек.

Эрнест наклонился. Еще одно письмо. Почерк не Фриды. На маниакальные каракули немецкого врача тоже не похож. Узнав руку, Эрнест непонимающе нахмурился. Этой рукой были подписаны поздравительные открытки на дни рождения Барби, ежегодно сопровождающие щедрый подарок от крестного. Что делает в этой богомерзкой книге письмо от Уильяма Доусона? Они не виделись несколько месяцев, старина Доусон вечно занят покупкой или продажей кружевных фабрик. А миссис Доусон – своими маршами и агитацией… Видимо, какая-то давняя записка. Эрнест почувствовал неожиданный прилив нежности к Доусону. Надо на днях заехать к нему, повидаться, все рассказать. Обменять частичку собственного достоинства на дружескую руку на плече, поплакаться в жилетку.

Эрнест развернул записку и замер.

Если уж тебе так не терпится с кем-то убежать, то почему не со мной?

Уильям

Интимность подписи не нуждалась в объяснениях. Эрнест сидел в ошеломленном, недоверчивом молчании, переводя взгляд с записки на стопку писем, перевязанных фиолетовой ленточкой, и обратно. Что она за человек? С кем он прожил тринадцать лет? Какая женщина осмелится наставлять рога мужу с другом семьи, крестным отцом собственной дочери? Он уронил голову на руки. Кто еще? Профессор Киппинг? Эдгар Яффе? С кем еще из друзей спала его жена? Над ним потешается весь Ноттингем! Почетный рогоносец!

Во рту пересохло. Грудь сдавило, как будто вокруг сердца обвился ядовитый плющ. Она – чужая. Он никогда ее не знал. В горле поднималось мощное рыдание – такой силы, что не давало дышать. Надо отправить записку Доусона этой свинье, Лоуренсу. Пусть увидит, какова она на самом деле. Эрнест положил голову на стол и заплакал. Он плакал, пока не почувствовал пустоту внутри. Ничего не осталось – ни гнева, ни боли, ни унижения, ни ненависти, ни любви.

Вдруг в дверь раздался стук. Он не хотел видеть сына, не мог смотреть ему в лицо. Монти не должен видеть его таким – с покрасневшими глазами, охрипшим от слез.

– Папа! Папа?

Эрнест замер. Он хотел крикнуть, чтобы Монти оставил его в покое, и не мог пошевелить пересохшим языком. Он поднял голову и посмотрел в окно. Зеленые листья деревьев в саду поникли, словно под тяжестью его горя и стыда. Он вновь уронил голову на стол и закрыл глаза. Настойчивый стук в дверь раздался вновь, сначала тихий, потом громче.

– Папа, ты там?

С трудом открыв рот, Эрнест прохрипел:

– Не сейчас.

– Папа, у меня сегодня день рождения. Я купил нам торт в «Микадо». Папа, ты там?

Глава 58

Барби

Сначала появился Монти. А потом – несметное количество сундуков: с посудой, столовыми приборами, занавесками, подушками, одеждой и книгами из ноттингемского дома.

– Куда нам все это девать? – спрашивала тетя Мод, заламывая покрасневшие руки, пока сундуки выгружали с повозок и тащили в дом.

Неделю спустя прибыла мебель: стулья, столы, шкафы, кровати. Все комнаты заставили мебелью. Под стенами стояли чайные сундуки, так что восьмерым обитателям дома приходилось втягивать живот и протискиваться мимо них, меняться местами, ждать, маневрировать, пропускать друг друга, чтобы войти в комнату или выйти из нее. Бабушка наставила между сундуками мышеловок и благополучно забыла куда. В итоге мышиные трупики начали попахивать, а к домашней какофонии прибавилось жужжание тысячи мух.

От летней жары взрослые становились раздражительными, и дети старались при любой возможности улизнуть в церковь. Прохладный воздух с ароматом лилий и накрахмаленных сюртуков, тишина, треугольники разноцветного света, льющегося в витражные окна, огромное пустое пространство – все это успокаивало. А в пятницу вечером, когда приезжал папа, они рассказывали, как часто ходили в церковь, и он улыбался. Натянуто, но все-таки.

Эльза с Барби перестали спрашивать, когда вернется мама. Тетя Мод сказала, что Фрида заболела и вернется, как только ей станет лучше. У Монти постоянно болел живот, и он молчал. А когда сестры донимали вопросами, он качал головой и отвечал, что Mutti еще в Германии.

– Почему она нам не пишет? – спросила Барби, когда Монти только приехал.

– Наверное, слишком плохо себя чувствует, – сказал Монти, скорчился от боли в животе и пошел прилечь в спальню, которую делил с отцом.

Однажды в пятницу, приехав вечером из Ноттингема, Эрнест попросил всех троих детей и тетю Мод пройти в заставленную ящиками гостиную. Он опустился в кресло, а тетя Мод и Монти с сестрами втиснулись на диван. Бабушка притаилась в дверях, как толстая черная паучиха.

– Я купил новый дом. Гораздо больше, чем этот, с садом. В Чизвике, на Темзе.

Он прочистил горло.

– На следующей неделе начинаем переезжать.

– А маме этот дом понравится? – спросила Барби.

– Эльза с Барби будут жить в одной комнате, а у Монти будет своя. Я найму кухарку, чтобы у вашей бабушки и тети Мод было меньше работы.

– Тетя Мод и бабушка будут жить с нами? – удивленно спросила Барби и почувствовала, как напряглась рядом с ней сестра.

Монти, сидевший с другой стороны, тихо отрыгнул и схватился за живот. Барби слегка отодвинулась – еще вырвет на нее. Накануне Монти вырвало прямо ей на туфельки, даже следы остались.

– Да. И дедушка, естественно. И вот еще что… – Эрнест поднимал взгляд, пока не уперся в одну точку над их головами, точно викарий, когда читает проповедь. – Отныне вы должны называть Мод мамой.

Он взмахнул забинтованной рукой, указывая на свою сестру.

– Мамой? – испуганно переспросила Барби. – Почему мы должны называть тетю Мод мамой?

Последовало напряженное