— Никогда мне не помогает. Никогда еще ничего неисполнилось, о чем я молилась. А у тебя?

— Ода.

— Чушь! — сказала Брет. — Хотя, может быть, у кого-нибудьтак бывает. У тебя не очень набожный вид, Джейк.

— Я очень набожный.

— Чушь! — сказала Брет. — Давай сегодня без проповеди.Сегодня и так будет сумасшедший день.

Ни разу со времени ее поездки с Коном я не видел ее такойсчастливой и беззаботной. Мы снова стояли перед подъездом отеля. Все столикибыли вынесены, и за ними уже сидели люди и ели.

— Присмотри за Майклом, — сказала Брет. — Не давай ему оченьраспускаться.

— Ваш друзья пошла наверху, — сказал немец-метрдотель. Онвечно подслушивал. Брет обернулась к нему.

— Благодарю вас. Вы еще что-то хотели сказать?

— Нет, мэм.

— Хорошо, — сказала Брет.

— Оставьте нам столик на троих, — сказал я немцу.

Он улыбнулся своей гнусной, румяно-белой улыбочкой.

— Мэдэм будет кушать здесь?

— Нет, — сказала Брет.

— Тогда я думиль, один столь для два довольно?

— Не разговаривай с ним, — сказала Брет. — Майкл, наверно,наскандалил, — сказала она, когда мы поднимались по лестнице. На лестнице мывстретили Монтойю. Он поклонился, но без улыбки.

— Встретимся в кафе, — сказала Брет. — Спасибо тебе, Джейк.

Мы остановились у дверей наших комнат. Брет прямо пошладальше по коридору до номера Ромеро. Она вошла, не постучавшись. Она простооткрыла дверь, вошла и притворила ее за собой.

Я постоял немного перед дверью Майкла, потом постучал.Ответа не было. Я взялся за ручку, и дверь отворилась. В комнате все было вверхдном. Чемоданы стояли раскрытые, повсюду валялась одежда. Возле кровативыстроились пустые бутылки. Майкл лежал на постели, и лицо его казалосьпосмертной маской, снятой с него самого. Он открыл глаза и посмотрел на меня.

— Привет, Джейк, — сказал он очень медленно. — Я хочусоснуть. Я давно уже хо-чу со-снуть.

— Дайте я накрою вас.

— Не надо. Мне и так тепло. Не уходите. Я е-ще не сплю.

— Сейчас уснете, не расстраивайтесь, дорогой мой.

— Брет завела себе матадора, — сказал Майкл. — Зато еврей ееуехал.

Он повернул голову и посмотрел на меня.

— Это замечательно, правда?

— Да. А теперь спите, Майкл. Вам нужно поспать.

— Я за-сыпаю. Я хочу немного со-снуть.

Он закрыл глаза. Я вышел из комнаты и тихо притворил дверь.В моей комнате сидел Билл и читал газету.

— Ты видел Майкла?

— Да.

— Пойдем завтракать.

— Я не стану завтракать здесь. Этот немец очень хамил, когдая вел Майкла по лестнице.

— Он и с нами хамил.

— Пойдем позавтракаем в городе.

Мы спустились по лестнице. Вверх по лестнице поднималасьслужанка с подносом, накрытым салфеткой.

— Это Брет несут завтрак.

— И малышу, — сказал я.

На террасе под аркадой к нам подошел немец-метрдотель. Егокрасные щеки лоснились. Он был очень вежлив.

— Я оставляль столь для два джентльмены, — сказал он.

— Возьмите его себе, — сказал Билл. Мы перешли на другуюсторону.

Мы поели в ресторане на одной из улиц, выходящих на площадь.В ресторане сидели одни мужчины. Было дымно, пьяно и шумно. Еда оказаласьхорошая, вино тоже. Мы мало разговаривали. Потом мы пошли в кафе и смотрели,как фиеста достигает точки кипения. Брет пришла вскоре после завтрака. Онасказала, что заглянула в комнату Майкла и что он спит.

Когда фиеста закипела и, перелившись через край, хлынула кцирку, мы пошли вместе с толпой. Брет сидела в первом ряду между мной и Биллом.Прямо под нами был кальехон — проход между первым рядом и красным деревяннымбарьером. Бетонные скамьи позади нас быстро заполнялись. Впереди, за краснымбарьером, желтел укатанный песок арены. В тени он казался немного отяжелевшимот дождя, но на солнце он был сухой, твердый и гладкий. Служители и личныеслуги матадоров шли по проходу, неся на плечах ивовые корзины. В корзинах былиплотно уложены туго свернутые, запачканные кровью плащи и мулеты. Слугиматадоров открыли тяжелые кожаные футляры, прислонив их к барьеру, так чтовидны были обернутые красным рукоятки шпаг. Они развертывали красные, в темныхпятнах мулеты и вставляли в них палки, чтобы ткань натягивалась и чтобыматадору было за что держать ее. Брет внимательно следила за ними. Все, чтокасалось ремесла матадора, интересовало ее.

— Его именем помечены все плащи и мулеты, — сказала она. —Почему это называется мулетой?

— Не знаю.

— Их когда-нибудь стирают?

— Не думаю. Они могут полинять.

— Они, должно быть, жесткие от крови, — сказал Билл.

— Странно, — сказала Брет. — Совсем не обращаешь внимания накровь.

Внизу, в узком проходе, служители заканчивали приготовления.Все места были заняты. Наверху все ложи были заняты. Не оставалось ни одногопустого места, кроме кресла в ложе президента. Когда он появится, начнется бой.Напротив нас, по ту сторону гладкого песка, в высоких воротах корраля, стоялиматадоры, перекинув плащи через руку, и болтали между собой в ожидании сигналавыйти на арену. Брет смотрела на них в бинокль.

— Хотите взглянуть?

Я посмотрел в бинокль и увидел всех трех матадоров. Ромеростоял в середине, налево от него Бельмонте, направо Марсьял. За ними стояли ихкуадрильи, а еще дальше, в воротах корраля и на открытом пространстве загона, —пикадоры. Ромеро был в черном костюме. Треуголку он низко надвинул на глаза.Треуголка мешала мне разглядеть его лицо, но мне показалось, что оно сильноизуродовано. Он смотрел прямо перед собой. Марсьял осторожно курил сигарету,пряча ее в горсть. Бельмонте тоже смотрел прямо перед собой, лицо у него былоизможденное, желтое, длинная волчья челюсть выдавалась вперед. Он смотрел впространство. Казалось, ни он, ни Ромеро не имеют ничего общего с остальными.Они были совсем одни. Над ними, в ложах, послышались хлопки — появилсяпрезидент, — и я передал Брет бинокль. Раздались аплодисменты. Заиграла музыка.Брет смотрела в бинокль.

— Возьмите, — сказала она.