— Как будто нет. Только тяжело раненные.

— А в проходе одного забодали.

— Вот как? — сказал Билл.

В полдень мы все трое собрались в кафе. Кафе былопереполнено. Мы ели креветок и пили пиво. Город был переполнен. Все улицызапрудила толпа. Большие автомобили из Биаррица и Сан-Себастьяна то и делоподъезжали и выстраивались по краю площади. Они привозили публику на бой быков.Подъезжали и туристские автобусы. В одном автобусе приехало двадцать пятьангличанок. Они сидели в большой белой машине и в бинокль смотрели на фиесту.Танцоры были совершенно пьяны. Шел последний день фиесты.

Фиеста текла сплошным потоком, и только машины и автобусы сприезжими казались небольшими островками. Когда машины пустели, приезжихпоглощала толпа. Потом их уже не было видно, и только кое-где среди крестьян вчерных блузах, густо облепивших столики кафе, мелькали их столь неуместныездесь спортивные костюмы. Фиеста поглощала даже англичан из Биаррица, и онибыли незаметны, пока близко не пройдешь мимо их столика. На улицах не умолкаламузыка. Барабаны трещали, дудки свистели. Внутри кафе, держась за край столаили обняв друг друга за плечи, мужчины пели жесткими голосами.

— Вот Брет идет, — сказал Билл.

Я поднял глаза и увидел, что она идет сквозь толпу наплощади, высоко подняв голову, словно фиеста разыгрывалась в ее честь и это ейи лестно, и немножко смешно.

— Хэлло, друзья! — сказала она. — Смерть выпить хочется.

— Дайте еще кружку пива, — сказал Билл официанту.

— И креветок?

— Кон уехал? — спросила Брет.

— Да, — сказал Билл. — Он нанял машину.

Подали пиво. Брет хотела поднять стеклянную кружку, но рукау нее дрожала. Она заметила это, улыбнулась и, наклонившись, отпила большойглоток.

— Хорошее пиво.

— Очень хорошее, — сказал я. Меня беспокоил Майкл. Я былуверен, что он не спал. Он, вероятно, все время пил, но, по-видимому, держалсебя в руках.

— Я слышала, Джейк, что Кон избил вас? — сказала Брет.

— Нет. Сшиб меня с ног. Только всего.

— Но он избил Педро Ромеро, — сказала Брет. — Он сильноизбил его.

— Как он?

— Ничего, обойдется. Он не хочет выходить из комнаты.

— А как он выглядит?

— Плохо. Он сильно избит. Я сказала ему, что уйду на минуткуповидаться с вами.

— Он будет выступать?

— Конечно. Я пойду с вами, если вы ничего не имеете против.

— Как поживает твой дружок? — спросил Майкл. Он не слышал нислова из того, что говорила Брет. — Брет завела себе матадора, — сказал он. — Унее был еврей, по имени Кон, но он оказался негодным.

Брет встала.

— Я не стану слушать такую чушь, Майкл.

— Как поживает твой дружок?

— Отлично, — сказала Брет. — Увидишь его сегодня на арене.

— Брет завела себе матадора, — сказал Майкл. — Красавчикаматадора.

— Проводите меня, пожалуйста, Джейк. Мне нужно поговорить свами.

— Расскажи ему про своего матадора, — сказал Майкл. — Кчерту твоего матадора! — Он так двинул столик, что кружки пива и блюдо креветокс грохотом полетели на пол.

— Пошли, — сказала Брет. — Уйдем отсюда.

Пробираясь сквозь толпу на площади, я спросил:

— Ну как?

— После завтрака я не увижу его до самого боя. Придут егодрузья одевать его. Он говорит, что они очень сердятся из-за меня.

Брет сияла. Она была счастлива. Солнце сверкало, день стоялясный.

— Я точно переродилась, — сказала Брет. — Ты себе представитьне можешь, Джейк.

— Тебе что-нибудь нужно от меня?

— Нет, только пойдем со мной в цирк.

— За завтраком увидимся?

— Нет. Я с ним буду завтракать.

Мы стояли под аркадой у подъезда отеля. Из отеля выносилистолики и ставили их под аркадой.

— Хочешь пройтись по парку? — спросила Брет. — Я не хочувозвращаться в отель. Он, вероятно, спит.

Мы прошли мимо театра, до конца площади, потом миновалиярмарку, двигаясь вместе с толпой между рядами ларьков и балаганов. Потомсвернули на улицу, которая вела к Пасео-де-Сарасате. Мы увидели публику в парке— сплошь элегантно одетые люди. Они прогуливались по кругу в дальнем концепарка.

— Только не туда, — сказала Брет. — Мне сейчас не хочется,чтобы на меня глазели.

Мы стояли под ярким солнцем. День выдался жаркий и ясныйпосле дождя и туч с моря.

— Надеюсь, ветер уляжется, — сказала Брет. — А то это плоходля него.

— И я надеюсь.

— Он говорит, что быки хорошие.

— Хорошие.

— Это часовня святого Фермина?

Брет смотрела на желтую стену часовни.

— Да. Отсюда в воскресенье началась процессия.

— Зайдем. Хочешь? Я бы помолилась за него, да и вообще.

Мы вошли в обитую кожей тяжелую, но легко поддавшуюся дверь.Внутри было темно. Молящихся собралось много. Их стало видно, когда глазапривыкли к полумраку. Мы стали рядом на колени у одной из длинных деревянныхскамей. Немного погодя я почувствовал, что Брет выпрямилась, и увидел, что онасмотрит прямо перед собой.

— Уйдем, — хрипло прошептала она. — Выйдем отсюда. На меняэто очень действует.

Когда мы вышли на жаркую, залитую солнцем улицу, Бретпоглядела на качающиеся от ветра верхушки деревьев. Молитва, видимо, неуспокоила ее.

— Не знаю, почему я так нервничаю в церкви, — сказала Брет.— Никогда мне не помогает.

Мы пошли дальше.

— Не гожусь я для религиозного настроения, — сказала Брет. —Лицо неподходящее.

— Знаешь, — помолчав, сказала Брет, — я совсем за него неволнуюсь. Я просто радуюсь за него.

— Это хорошо.

— Но лучше бы все-таки, чтобы ветер улегся.

— Может быть, к пяти уляжется.

— Будем надеяться.

— Ты бы помолилась, — засмеялся я.