Я шагнула внутрь и оказалась в девятнадцатом веке. Вогромной, просто бесконечной, прихожей стояла темная дубовая вешалка слатунными крючками, рядом висело старое, потемневшее зеркало в вычурной раме, сдвух сторон от него красовались бронзовые подсвечники. Я наклонилась и сталарасстегивать ботиночки.

– Не надо, – махнула рукой Татьяна Борисовна, – терпеть немогу, когда гости разуваются.

Промолвив последнюю фразу, она щелкнула выключателем, подпотолком ярко вспыхнула люстра, и я ахнула:

– Какой паркет! Просто произведение искусства. Нет, я немогу шагать по нему в обуви!

– Ерунда, – отмахнулась хозяйка, – если бы вы видели, какиеполы были на втором этаже, там, где сейчас магазин! Мой отец подбирал каждуюдощечку лично, хотя не царское это дело – полы мастерить. Но папенька так любилмаменьку, так строил это гнездо! Мечтал, что тут станут обитать поколенияАлтуфьевых. Но не судьба. Что же мы в дверях стоим? Проходите, душенька, вгостиную.

В полной растерянности я вошла в просторную комнату ивздрогнула. По стенам были развешаны портреты. Они находились близко друг отдруга, соприкасаясь рамами. Дамы в бальных платьях, мужчины в сюртуках имундирах. Гордые, спокойные лица, без затравленного взгляда неизвестно кудаспешащего москвича двадцать первого века.

– Ваш отец был архитектором? – от неожиданности я брякнулаглупость.

Татьяна Борисовна звонко рассмеялась и вынула из буфетакоробку конфет.

– Нет, душенька, мой папенька, Борис Сергеевич Алтуфьев,имел высокий чин, служил в Министерстве железных дорог. Знаете ли, в началепрошлого века инженер – это была великолепная, редкая, отлично оплачиваемаяпрофессия. Естественно, он являлся дворянином. А вот маменька, Дарья ИвановнаВасильева, из купцов, правда, богатых. Папенька увидел маменьку в театре ивлюбился без памяти. Его родители были против женитьбы единственного сына накупчихе, но перечить ему не стали. Мезальянс, конечно. Но папенька, какблагородный человек, никогда не укорял маменьку происхождением. Правда, егоперестали приглашать в кое-какие дома, но он не слишком горевал, выстроил в1913 году этот дом и зажил счастливо… Что вы так побледнели, душенька? Головазаболела? Съешьте еще одну конфетку.

– Нет, – пробормотала я, чувствуя, что сейчас грохнусь вобморок, – просто меня тоже зовут Дарья Ивановна Васильева.

– Ах, – всплеснула руками Татьяна Борисовна, – какойпердюмонокль! Вы – моя близкая родственница. Мы просто обязаны выпить чаю,смотрите, какие конфетки! Должна вам признаться, душенька, я страшная лакомка,что, конечно, не характеризует меня с лучшей стороны. Но вы съели только однушоколадку, угощайтесь!

Ее слова звучали глухо, на голову мне словно надели плотнуюшапку, желудок противно сжимался. В комнате, набитой старинной мебелью, стояладикая духота, сильно пахло полиролью для мебели и чем-то приторным…

– Простите, Татьяна Борисовна, – пролепетала я, боясь, чтосейчас свалюсь на пол, как кегля, – мне пора идти.

– Конечно, милая, – всплеснула руками старушка, – если будетвремечко, поднимайтесь ко мне, расскажу много интересного про этот дом. Ах,кого здесь только не бывало.

Боясь, что сейчас меня погребут под кусками воспоминаний, ясхватила куртку и убежала.

На улице дурнота слегка прошла. Я подышала минут пять, потомоткрыла магазин и юркнула внутрь. Торговый зал, такой оживленный днем, сейчасвыглядел мрачно, словно крематорий. Честно говоря, мне давным-давно надоеловести жизнь бомжа, ютясь в кабинете. Хотелось улечься на свою кровать, принятьванну… Последние дни я моюсь в рукомойнике, хорошо хоть волосы у меня короткие.Правда, сегодня утром еле-еле вытащила башку из-под крана. И уж совсем мне ненравится ночевать в магазине одной, жутко страшно. Каждое утро начинаю с того,что звоню в Ложкино Ирке и каждый раз слышу:

– Не волнуйтесь, скоро закончат.

Побыстрей бы…

В эту минуту до меня донесся тихий скрип снизу. Руки самисобой схватили толстенную «Историю цивилизации», ноги понесли меня в буфетную.Приоткрыв дверь, я увидела у стола привидение. На этот раз струящаяся материяне покрывала призрак с головой. Сегодня длинные, какие-то неживые, белые-белыепряди падали на плечи, а потом уже начинался саван, спускавшийся до полу.Фантом поднял руки… Я осторожно подкралась сзади и со всего размаха треснулаего «Историей цивилизации» по макушке. Раздался сдавленный крик, и привидениерухнуло на пол, явно потеряв сознание. Издав радостный вопль команчей, япосмотрела на поверженного врага. Иногда я смотрю по телику ужастики, и в нихфигура призрака, получившая пинок от человека, начинает медленно «испаряться»,эта же и не думала исчезать.

Я присела на корточки, ну-ка, кто бродил тут по ночам, пугаяменя. Ухватив нечто за волосы, я повернула его голову физиономией к себе изаорала: на меня смотрело лицо Лели Сыромятниковой. Послышался топот, лай,затем дверь в буфетную с треском распахнулась.

– Случилось… – завела Маня, потом дочь увидела меня иобрадовалась: – Мусечка пришла.

Затем ее глаза переместились вниз.

– Муся, что с Лелей?

– Я стукнула ее по голове «Историей цивилизации», погоди,видишь, «Скорую» вызываю.

– Но зачем ты треснула Лельку? – недоумевала Маня.

Впрочем, тот же вопрос задал и врач, прибывший на местопроисшествия.

– Зачем вы ударили ребенка по голове тяжелым предметом?

– Случайно.

Доктор вскинул брови:

– Случайно?

– Ну я приняла ее за привидение.

– За кого? Простите, девочка в ночной рубашке, вы что,живете в магазине?

– Да, временно.

– Дата рождения больной, – спросил фельдшер.

– Не знаю, – растерялась я, – Маня, подскажи.

– Вы не помните день рождения собственного ребенка?

– Это не моя дочь.

– А чья?

– Банкира Сыромятникова.

– Ага, – попытался врубиться в ситуацию доктор, – вы вошлина кухню…

– Погодите, – влезла Маня, – тут кто-то ходил, светил завитриной, мы его ловили, мама испугалась, решила, будто это привидение, да ещеСомс мышь у меня в волосах запутал!

– Мышь в волосах?