– Тебе делать нечего? – хором спросили нелюбезные товарки.

Не отрываясь от экрана, девушка продемонстрировала имкупюру. Нахалки моментально бросили пилюли и ринулись к конторке.

– Чего же нас не попросили? – укорила одна.

– Делов-то, файл открыть, – с сожалением добавила другая.

– Костина Елена Никаноровна? – спросила моя помощница.

– Да, – обрадовалась я.

– А ее от нас в одиннадцатый корпус перевели, там и лечили,– пояснила сидевшая у монитора.

Пришлось отправляться в обратный путь.

Одиннадцатый корпус выделялся среди своих собратьев, какэлитный доберман в своре беспородных дворняжек.

Аккуратно выкрашенное, похоже, только что отремонтированноездание цвета качественного сливочного масла. Палаты тут были на двоих, вернее,огромную комнату разделяла стена из непрозрачного стекла. В каждом отсеке покровати, а душ и туалет общие, почти европейские условия. На подоконниках буйнопылала герань, новенький линолеум блестел, в воздухе пахло хорошей косметикой иеле уловимо больницей, а сидящая на посту медсестра расплылась при виде меня всамой сладкой улыбке.

Я вновь раскрыла кошелек и через пару минут узналанеобходимые сведения – лечащим врачом Костиной оказалась Яковлева НадеждаВикторовна. «Она в ординаторской, – щебетала девушка, – последняя дверь покоридору».

Надежда Викторовна самым спокойным образом пила довольнодорогой растворимый кофе «Карт нуар».

Одна из моих лучших подруг Оксана, хирург по профессии,как-то сказала, что самое подходящее время для разговора с врачом – два часадня.

– Понимаешь, – объясняла подруга, – с утра все носятся какчерти. Больные анализы сдают, кое-кого оперируют, процедуры всякие, перевязки…Ну ни секундочки свободной. С четырех тоже не слишком удобно – начинаютсявечерние заботы – уколы, клизмы. А вот с двух до шестнадцати чудное время,тихий час после обеда. Все в кайфе, поели и балдеют. Врачи – от того, чтоперерыв наступил, больные – потому, что их временно лечить перестали. НадеждаВикторовна не была исключением. Проведя в хлопотах утро, она вознаграждала себячашечкой ароматного напитка.

– Вы ко мне? – улыбнулась докторица. – Проходите,пожалуйста.

Сев на любезно предложенный стул, я решила сразу брать быказа рога и спросила:

– Два года назад, летом, у вас лечилась Елена НиканоровнаКостина, помните такую?

Реакция на этот вообще-то совершенно обычный вопросоказалась сногсшибательной. Женщина сравнялась цветом с халатом, в глубокопосаженных карих глазах заплескался откровенный ужас. Красивая рука с аккуратносделанным маникюром задрожала, кофе пролился на стол. Удивленная такимповедением, я осведомилась:

– Так как?

– Не было здесь Костиной, – пробормотала Надежда Викторовнаеле слышно.

– Ну ничего себе, а компьютер выдает ваше имя.

– Давно происходило, не помню, – отбивалась Яковлева, – тутбольных много. Поток идет, разве всех упомнишь!

Но ужас в ее глазах стал еще больше, к тому же мелко-мелкозадергалась щека.

– Очень странно, – отчеканила я, – собственно говоря, менянаправила сюда Олимпиада Евгеньевна, мать Лены.

– Не помню, – помертвевшими губами пробормотала терапевт.

– У меня проблема с сестрой, – решила я слегка успокоитьнервную даму, – такая же, как у Олимпиады Евгеньевны с Леной. Кстати, старшаяКостина сказала, будто вы замечательный доктор и обязательно мне поможете!

Внезапно пальцы Яковлевой разжались, керамическая кружечкашлепнулась об пол. Раздался звон, коричневая лужица растеклась у моих ног.

– Нет, – вскрикнула Надежда Викторовна, – и не просите! Низа какие деньги не возьмусь!

– За что не возьметесь? – тихо спросила я, вплотнуюпридвигаясь к столу. – За что?

Яковлева прикусила губу.

– Так как? – продолжала я настаивать. – Если предложу, кпримеру, много тысяч долларов, откажетесь?

– Господи, – зашептала врач, – господи…

– Она ведь умерла, правда? – глядя в ее испуганные глаза,спросила я.

Надежда Викторовна медленно, словно сомнамбула, кивнула.

– Милая, – ласково прочирикала я, беря ее за потную, вялуюруку, – вам совершенно не следует меня бояться, наоборот, расскажите правду,станет легче.

– Кто вы? – прошептала Яковлева. – Из милиции?

– Нет, нет, – поспешила я разуверить собеседницу, – работаючастным детективом, к органам никакого отношения не имею, ваша тайна умретмежду нами. Но если вы сейчас не раскроете ее, не исключена возможность, чтопридется давать показания в кабинете у следователя. А там очень неприятно –протокол, мебель, привинченная к полу, на окнах решетки… Сколько вам заплатилаОлимпиада Евгеньевна?

– Ничего, – проблеяла потерявшая остатки разума дама, –ничего.

– Как так? – изумилась я.

Надежда Викторовна вытащила из кармана марлевую салфетку,тщательно высморкалась и сказала:

– Уж как потом мучилась, что согласилась, одному богуведомо. Иногда по ночам слышу шорох на лестнице и думаю: «Ну все, за мнойидут». У вас дети есть?

– Двое.

– Значит, поймете меня. Если б не Чечня проклятая…

– Давайте по порядку, – попросила я.

Надежда Викторовна пробыла замужем всего год, потомблагополучно развелась и никогда не сожалела о разрыве с мужем. Всю любовь,нежность и верность женщина отдала сыну Васеньке.

Вася рос замечательным, беспроблемным мальчиком. Не ребенок,а коробка шоколадных конфет. Отлично учился, помогал по хозяйству, никогда неспорил с матерью, не требовал дорогих игрушек и одежды… Милый, спокойный, онбольше всего любил рисовать.

После школы он с легкостью поступил в институт. Беда грянулав начале второго курса. Пришла повестка в армию. Надежда Викторовна ринулась ввоенкомат со справкой из деканата, но сурового вида полковник объяснилвстревоженной матери:

– Военной кафедры в вузе нет, сын подлежит призыву.

– Ему положена отсрочка на время учебы! – возразилаЯковлева.