– Отец, ты меня унижаешь. Я тебя презираю. Мне стыдно, что ятвой сын. Я твоим сыном не буду. Заткни свой грязный рот, иначе я ничего тебене нарисую.

– А, узнаю своего милого сыночка – что ни речи, то мед, ипчелы оставили ему свое жало в придачу.

Он опять меня ударил. На этот раз у меня закружилась голова,хотелось покрепче сжать ее руками, но я сдержался. У меня заболело ухо.

– Гордись собой, Иван-дурак! – сказал я. – Как ябуду рисовать, если ничего не вижу и даже сидеть не могу?

Монахи закричали. Они спорили друг с другом. Я постаралсясосредоточиться на небольшом ряду глиняных кувшинов, подготовленных длясмешивания желтков и воды. Наконец я принялся за работу – уж лучше заниматьсяделом и выбросить их из головы. Я услышал, как отец удовлетворенно засмеялся.

– Давай, покажи им! Пусть знают, кого собираются живьемзакопать в куче грязи.

– Во имя любви к Богу, – сказал старец.

– Во имя тупых идиотов, – возразил отец. – Ваммало заполучить великого художника. Вам нужно превратить его в святого.

– Ты сам не знаешь цену собственному сыну. Господь направлялтебя, когда ты привел его к нам.

– Не Господь, а деньги, – сказал отец. Со сторонымонахов послышались оханья.

– Что ты им врешь, – неслышно сказал я. – Тыпрекрасно знаешь, что сделал это только из гордыни.

– Да, из гордости, – ответил отец, – что мой сынможет нарисовать лик Господа и Богородицы как истинно великий мастер. А вы,кому я доверил этого гения, слишком невежественны, чтобы это понимать.

Я начал растирать необходимые пигменты, а потом вновь ивновь перемешивать мягкий коричнево-красный порошок с желтком и водой, пока вних не растворился каждый крошечный комок и краска не стала гладкой, идеальноразведенной и чистой. Теперь немного желтого, потом красный.

Они из-за меня поскандалили. Отец замахнулся на старцакулаком и едва не стукнул его, но я не стал отрываться. Он не посмеет. Он вбешенстве пнул мою ногу, вызвав судорогу в мышцах, но я промолчал и продолжалсмешивать краски.

Слева меня обошел один из монахов и поставил передо мнойчистую выбеленную доску, огрунтованную, подготовленную для святого лика.

Наконец все было готово. Я наклонил голову. И перекрестилсяпо нашему обычаю – справа налево, а не слева направо.

– Господи, дай мне силу, дай мне глаза, направь своейлюбовью мои руки, как можешь делать только ты! – У меня в руках тотчасоказалась кисть – я взял ее бессознательно – и начала скользить по дереву,сперва обозначая овал лица Богородицы, затем – покатые линии плеч, а далее –контур ее сложенных рук.

Теперь же их вскрики отдавали дань картине. Мой отецзлорадно смеялся, испытывая удовлетворение.

– Ага, так-так, мой Андрей, мой острый на язык,саркастичный, непослушный, неблагодарный, маленький, одаренный Богом гений.

– Ну, спасибо тебе, отец, – язвительно прошептал я,пребывая в глубинах собственного сосредоточенного, поверженного в транссознания и словно со стороны с благоговением наблюдая за движением кисти. Вотее волосы, плотно прилегавшие к голове, разделенные на пробор. Мне нетребовалось специальных инструментов, чтобы придать идеально круглую формунимбу вокруг ее головы.

Монахи держали наготове чистые кисти. Один зажал в рукахчистую тряпку. Я схватил другую кисть и принялся смешивать красную краску сбелой пастой, пока не добился подходящего для плоти оттенка.

– Ну разве не чудо?!

– Вот именно, – проговорил старец сквозь сжатыезубы. – Это чудо, брат Иван, и он поступит согласно Божией воле.

– Будьте вы прокляты! Пока я жив, он здесь замурован небудет. Он едет со мной в степь.

– Отец, – усмехнулся я, – мое место здесь.

– Он лучший стрелок в семье и поедет со мной в степь, –повторил отец, обращаясь к монахам, которые обрушили на него шквал протестов ивозражений.

– Почему ты нарисовал слезу в уголке глаза Богородицы, братАндрей?

– Это Господь наделил ее слезой, – ответил другоймонах. – Это же Всех Скорбящих Радость. Только посмотри, как прекрасныскладки ее плаща.

– Смотрите, маленький Христос! – воскликнул мой отец, идаже его лицо исполнилось почтения. – Бедный младенец Христос, его скорождет распятие, смерть на кресте. – Он понизил голос, ставший почтинежным. – Какой талант, Андрей, смотрите же, загляните в глаза младенцу,посмотрите на его ручку, на большой палец...

– Даже тебя озарил свет Господень, – сказалстарец. – Даже такого жестокого глупца, как ты, брат Иван.

Монахи подошли ближе, вокруг меня сомкнулся круг. Отецпротянул мне полную ладонь маленьких мерцающих камней.

– Для нимбов. Работай быстрее, Андрей, князь Михаил повелелнам ехать.

– Говорят же тебе, это безумие, – мгновенно зажурчалхор голосов. Отец повернулся и занес над ними кулак.

Я поднял глаза и протянул руку к чистой деревянной доске.Мой лоб взмок от пота, но я продолжал работать.

Я нарисовал три иконы.

Меня охватило счастье, чистое, неподдельное счастье. Какприятно было согреться в нем, ощутить его, и я знал, хотя ничего и не говорил,что все устроил мой отец – такой веселый, краснощекий, с широкими плечами иблестящим лицом, отец, которого я предположительно должен был ненавидеть.

Скорбящая Богородица с Младенцем, салфетка для ее слез иМладенец Христос. Усталый, с затуманенным взглядом, я откинулся назад. Былоневыносимо холодно. Хоть бы разожгли огонь. Левую руку свело – она замерзла.Только правая была в порядке благодаря тому темпу, в котором я работал. Мнехотелось сунуть в рот пальцы левой руки, но это было неприлично, только нездесь, не в этот момент, когда все собрались перед созданными мною иконами.

– Шедевр... Истинно творение Господа...

На меня снизошло ужасное чувство времени, чувство, что янахожусь вдалеке от этой минуты, вдалеке от Печерской лавры, которой я дал обетпосвятить свою жизнь, вдалеке от монахов, моей братии, вдалеке от моегокощунствующего, глупого отца, который, несмотря на свое невежество, так мнойгордился.

Из его глаз текли слезы.

– Мой сын, – сказал он, с гордостью сжимая мое плечо.

По-своему он был прекрасен: красивый сильный человек,который ничего не боялся, сам по себе князь среди своих лошадей, своих собак исвоих сторонников, одним из которых был я, его сын.