– Ты, как и я, не понаслышке знаешь, что такое жидкоестекло, – начал я. – Ты видел, как его достают из печи с помощьюжелезного копья: раскаленный шар, чудовищно горячий, плавится, роняя капли, вожидании, когда художник придаст ему ту или иную форму или же наполнит еговоздухом, чтобы получить идеально круглый сосуд. Так вот, представь себе, чтоэто стекло поднялось из недр самой Матери Земли – поток, фонтанами выброшенныйв облака... И эти огромные фонтаны превратились в населенные башни стеклянногогорода – не в подражание формам, созданным человеком, но в идеальныеконструкции невообразимых тонов, предопределенные и воплощенные раскаленнойсилой самой земли. Кто обитал в таком месте? Мне показалось, что оно оченьдалеко, но вполне достижимо: достаточно лишь прогуляться немного повеликолепным холмам с поросшими зеленой травой и фантастически прекраснымицветами склонами.

Рассказывая о своем удивительном, невероятном видении, ясмотрел в сторону, погружаясь в зрительные воспоминания, однако теперь перевелвзгляд на Мастера.

– Скажи, что все это значит? Где находится это место, ипочему мне позволили на него посмотреть?

Он грустно вздохнул и на миг отвернулся. А когда вновьобратил ко мне застывшее, отчужденное лицо, я увидел, что, как и позавчераночью, по жилам его течет теплая человеческая кровь. Поздняя трапеза в этотвечер, несомненно, уже состоялась.

– Неужели ты даже не улыбнешься, если пришелпопрощаться? – спросил я. – Если ты ничего не чувствуешь, кромегоречи и холода, и позволишь мне умереть от свирепой лихорадки? Ты знаешь,какую тошноту я испытываю, ты знаешь, как у меня болит голова, как сводит всесуставы, как горят от бесспорно смертельного яда раны. И если ты вернулсядомой, чтобы побыть рядом со мной, то почему остаешься таким далеким и словно быничего не чувствуешь?

– Я, как всегда, переполнен любовью, – ответилон, – дитя мое, мой любимый, выносливый сын. Любовь... Она замурована там,где ей, наверное, и надлежит остаться, ибо ты прав, и смерть твоя неизбежна.Тогда, может быть, те монахи примут тебя, ибо тебе некуда будет вернуться, аследовательно, другого выбора у них не останется.

– Да, но вдруг таких мест много? Что, если в другой раз яокажусь на ином берегу, где из кипящей земли поднимается не открывшаяся мнетогда красота, а сера? Мне больно. Эти слезы – как кипяток. Столько всегопотеряно. Я не могу вспомнить. Кажется, я слишком часто повторяю одно и то же.Я не могу вспомнить! – Я протянул руку. Мастер не шевельнулся. Моя рукаотяжелела и упала на забытый молитвенник. Пальцы нащупали жесткие пергаментныестраницы.

– Что убило твою любовь? То, что я сделал? Что по моей винесюда пришел человек, убивший моих братьев? Или что я умер и увидел такиечудеса? Отвечай!

– Я и сейчас тебя люблю. И буду любить, каждую ночь и каждыйдень, проведенный во сне, – словом, всегда. Твое лицо – это подаренное мнесокровище, которое я никогда не забуду, хотя и могу безрассудно потерять. Егоблеск будет мучить меня целую вечность. Амадео, подумай обо всем еще раз,открой свои мысли, как раковину, позволь мне увидеть жемчужину – то, чему онитебя научили.

– А ты сможешь, Мастер? Ты сможешь понять, как любовь, итолько любовь, может быть важной настолько, чтобы заключать в себе весь мир?Даже травинки, листья деревьев, пальцы руки, которая тянется к тебе? Любовь,Мастер! Любовь! Но кто поверит в такую простую и всеобъемлющую истину, когдасуществуют хитроумные лабиринты вероучений и философии, полные созданнойчеловеком, неизменно соблазнительной сложности? Любовь... Я слышал ее звук. Яее видел. Или это были галлюцинации охваченного лихорадкой разума – разума,который боится смерти?

– Может быть... – Лицо его по-прежнему оставалосьбесчувственным, неподвижным. Глаза сузились, словно ослепленныеувиденным. – О да, – сказал он. – Ты умрешь. Я дам тебе умереть,и, думаю, для тебя, возможно, существует только один берег, где ты опятьнайдешь своих монахов, свой город.

– Мое время еще не пришло, – возразил я. – Я знаю.И за короткий срок нельзя что-либо изменить. Разбей эти тикающие часы. Онихотели сказать, что час земного воплощения души еще не пробил. Судьба, прирождении написанная у меня на руке, не может так скоро осуществиться или таклегко потерпеть поражение.

– Я могу устранить все препятствия, дитя мое. – На этотраз я увидел, что губы Мастера шевелятся. Его лицо приобрело приятныйбледно-коралловый оттенок, глаза внезапно широко раскрылись, он снова сталсамим собой – тем, кого я знал, тем, кем дорожил. – Мне так просто было бызабрать у тебя последние силы. – Он наклонился надо мной. Я увидел крошечныепестрые полоски в зрачках его глаз, яркие лучистые звезды за более темнойрадужной оболочкой. Его рот с удивительно тонкими линиями губ был розовым, какбудто на нем был запечатлен поцелуй человека. – Мне так просто было бывыпить последний роковой глоток твоей детской крови, последнюю каплю свежести,которую я так люблю... И тогда в моих руках останется лишь холодная плоть,блистающая такой красотой, что каждый, кто увидит ее, прослезится... Эта плоть,это безжизненное тело ни о чем не сможет мне рассказать. Я буду знать, что тебянет – и все.

– Ты говоришь это, чтобы меня помучить? Мастер, раз уж я немогу попасть туда, я хочу быть с тобой!

Его губы дрогнули, лицо исказилось откровенным отчаянием. Онстал похож на человека, на настоящего человека, и красные кровавые слезыусталости и печали заволокли уголки его глаз. Рука, протянутая, чтобы коснутьсямоих волос, тряслась.

Я схватил ее, словно высокую, колышущуюся на ветру ветку. Ясобрал его пальцы, как листья, поднес их к губам, поцеловал, а потом приложил краненой щеке. Я почувствовал, как завибрировал под ними отравленный порез. Ноеще более остро я почувствовал, как сильно они дрожат.

Я прищурился.

– Сколько людей сегодня расстались с жизнью, чтобы тебянасытить? – прошептал я. – И как может происходить такое в мире,состоящем из одной только любви? Ты слишком прекрасен, чтобы оставатьсянезамеченным. Я запутался. Я этого не понимаю. Но если я выживу, разве я,простой смертный мальчик, смогу это забыть?

– Ты не выживешь, Амадео, – грустно сказал он. –Не выживешь! – Его голос прервался. – Яд проник слишком глубоко,небольшие вливания моей крови его не пересилят. – На его лице отразиласьболь. – Дитя, я не могу тебя спасти. Закрой глаза. Прими мой прощальныйпоцелуй. Между мной и теми, кто стоит на том берегу, нет дружбы, но они несмогут не принять то, что умирает так свободно.

– Мастер, нет! Мастер, я не могу проверить это один. Мастер,они же отослали меня обратно, но ведь они не могли не знать, что ты обязательнопридешь! И ты пришел!