— В обычной ситуации, — сказал Руди, — я не стал бынапоминать, но…

Ларри запротестовал и сказал, что уже вернул долг. Ониквиты. Если Руди нужен четвертной — о'кей, но он надеется, что Руди не заставитего дважды уплачивать один и тот же долг.

Руди сказал, что ему не нужны подарки, он хочет получитьназад свои деньги, и россказни Ларри его не слишком-то интересуют. «Боже мой, —воскликнул Ларри, пытаясь добродушно рассмеяться. — Никогда не думал, что надотребовать от тебя расписку. Теперь я вижу, что ошибался».

Дело чуть не дошло до драки. В конце концов лицо Руди налилоськровью. В этом весь ты, Ларри, — закричал он. — Вся твоя сущность. Я получилхороший урок. Пошел на хер, Ларри.

Руди пошел к выходу. Ларри последовал за ним на лестницу,доставая бумажник из заднего кармана. В секретном отделении за фотографиями лежалиаккуратно сложенные три десятки. Он швырнул их вслед Руди. «Давай, лживый сукинсын! Бери! Бери эти чертовы деньги!»

Руди хлопнул дверью и ушел в ночь, так ни разу и неоглянувшись. Тяжело дыша, Ларри стоял на лестнице. Примерно через минуту оногляделся в поисках своих десяток, подобрал их и положил обратно в бумажник.

Время от времени вспоминая об этом случае, Ларри все большеи больше убеждался в том, что Руди прав. Когда Руди напомнил ему о четвертном,все внутри Ларри сжалось. Его мозг вычел двадцать пять из тридцати и сделалвывод: «Останется только пять долларов. Стало быть, ты уже заплатил ему. Непомню точно, когда это было, но это было. И больше обсуждать тут нечего».

Ларри остался один в городе. У него не было друзей, и он непытался даже познакомиться с теми, кто работал вместе с ним в кафе. Дело было втом, что он был абсолютно уверен: никто, начиная с шефа-повара с плохимхарактером и кончая официантками, виляющими задницами и жующими жвачку, не могсравниться с ним — Ларри Андервудом, которого вскоре ждет успех. Страдая отодиночества в мире сплошных болванов, он чувствовал себя, как побитая собака.Он уже начал подумывать о том, чтобы вернуться в Нью-Йорк, так и поступил бы…если бы не Ивонна.

Он познакомился с Ивонной Ветерлен в кинотеатре,расположенном в двух кварталах от клуба, в котором она работала танцовщицей.После фильма она начала плакать, так как обнаружила, что пропала ее сумочка сденьгами и документами. Хотя Ларри был уверен, что сумочку стащили, он, тем неменее, помог ей в поисках. И чудо свершилось: он нашел сумочку в трех рядах отее места в тот момент, когда они уже почти отчаялись. Она обняла его со слезамиблагодарности на глазах.

Они стали встречаться. Меньше, чем через две недели, встречистали постоянными. Ларри нашел себе работу получше — клерком в книжноммагазине. Потом они переехали в одну квартиру, и для Ларри все изменилось.Отчасти из-за того, что наконец-то у него появился свой дом, настоящий дом, закоторый он вносил половину квартирной платы. Ему нравилось просыпаться иногданочью, ощущать рядом тело Ивонны и вновь соскальзывать в глубокий, праведныйсон. О Руди Марксе не вспоминал.

Они прожили вместе четырнадцать месяцев. Это было прекрасноевремя, за исключением последних шести недель или около того, когда Ивоннапоказала себя редкостной сучкой. Завершающим событием этого этапа жизниоказался для Ларри чемпионат США по бейсболу. В те дни после работы в книжноммагазине он отправлялся домой к Джонни МакКоллу и двум его друзьям. По вечерамони пытались сочинять свою музыку и играть старые вещи типа «Никто, кромеменя».

Потом он шел домой, к себе домой, и обед у Ивонны был ужеготов. Не какая-то дрянь, сваренная по телевизионным рецептам, а настоящаядомашняя еда. Ивонна в этом знала толк. А потом они отправлялись в гостиную,включали телевизор и смотрели чемпионат США по бейсболу. А после занималисьлюбовью. С тех пор ему никогда не было так хорошо. Никогда.

Его мать умерла три дня назад. Она умерла на койке вкоридоре больницы, забитом тысячами других умирающих. Склоняясь над ней, ондумал, что сойдет с ума от поднимавшейся вокруг вони мочи и экскрементов, отбормотания людей, впавших в состояние бреда, от хриплого дыхания и от криковболи и страдания. Перед смертью мать не узнавала его. Не было никакогопредсмертного просветления. Просто ее грудь поднялась и опустилась оченьмедленно, словно проколотая шина. Он просидел рядом с ней около десяти минут,смутно предполагая, что надо дождаться, пока выпишут свидетельство о смерти илипока кто-нибудь не спросит его о том, что произошло. Не спрашивать об этом небыло никакой нужды — смерть была повсюду. И никакой серьезный молодой доктор несобирался подходить, выражать симпатию и запускать в ход механику смерти. Онвзял ее сумочку, достал оттуда ручку, булавку и листок бумаги. На листке оннаписал ее имя, адрес и, после кратких вычислений, возраст. Он приколол листокк карману ее блузки и заплакал. Поцеловав ее в щеку, он направился к выходу,чувствуя себя дезертиром. На улице ему стало намного лучше, хотя вокруг негосновали обезумевшие, больные люди и военные патрули. А теперь он сидел наскамейке в Центральном Парке и грустил о более абстрактных вещах — о крахесвоей карьеры, о том времени в Лос-Анджелесе, когда они вместе с Ивоннойсмотрели чемпионат по бейсболу, зная, что за этим последует любовь, и о Руди.Больше всего он грустил о Руди и жалея, что не может вернуть назад шесть потерянныхлет и протянуть Руди двадцать пять долларов, слегка улыбнувшись и пожавплечами.

Направляясь к открытой эстраде, он увидел, что на одной изскамеек сидит женщина. Ей, наверное, было около пятидесяти, но она изо всех силстаралась выглядеть моложе. Она была одета в дорогие серо-зеленые слаксы ишелковую блузку.

Услышав звук шагов, женщина обернулась. В одной руке у неебыла таблетка, и она небрежно швырнула ее в рот, как зернышко жареного арахиса.

— Привет, — сказал Ларри. У нее были голубые глаза, вкоторых светился острый ум. Она носила очки в тонкой золотой оправе, а еесумочка была оторочена мехом, который выглядел, как настоящая норка. На пальцаху нее было четыре кольца — одно обручальное, два перстня с бриллиантами и одинс изумрудом.

— Эй, я не опасен, — сказал он. Фраза получилась глупая, нона пальцах у нее было, по крайней мере, тысяч двадцать долларов.

— Да, — сказала она. — Вы не выглядите опасным. Как,впрочем, и больным. — Произнося последнее слово, она слегка повысила интонацию,превращая свою фразу в вежливый полувопрос. Но выглядела она не очень спокойно:левая сторона ее шеи дергалась в небольшом тике, а за проницательностью голубыхглаз скрывался тот же самый тупой шок, который Ларри увидел сегодня утром всвоих глазах, когда брился.

— Нет, я, похоже, здоров. А вы?

— Не вполне. Вы знаете, что у вас к ботинку прилипла оберткаот мороженого?

Он посмотрел вниз и убедился, что так оно и было. Этозаставило его покраснеть, так как он подозревал, что тем же тоном она могла бысообщить ему о том, что у него расстегнута ширинка. Стоя на одной ноге, онпопытался содрать обертку.