Он ее не заметил, так как смотрел на дом.

— Есть кто-нибудь дома? — закричал он, а потом просунул рукув окно «Кадиллака» и просигналил. Звук ударил Фрэнни по нервам. Она не отозваласьбы, если бы не была уверена, что когда Гарольд будет садиться обратно в машину,он обязательно увидит ее на краю выкопанной ямы. На мгновение ей захотелосьлечь на землю, уползти поглубже в сад и затаиться среди гороха и бобов до техпор, пока он не уедет.

«Прекрати, — приказала она самой себе, — немедленнопрекрати. В любом случае, он живой человек».

— Я здесь, Гарольд, — позвала она.

— Привет, Фрэн, — сказал он радостно, и глаза его сжадностью скользнули по ее фигуре.

— Привет, Гарольд.

— Я слышал, что ты делаешь успехи в сопротивлениисмертельной болезни, поэтому я и заехал к тебе. Я объезжаю город. — Онулыбнулся ей, обнажая зубы, которые, в лучшем случае, лишь шапочно были знакомыс зубной щеткой.

— Я очень расстроилась, когда услышала об Эми, Гарольд. Твойотец и мать?..

— Боюсь, что так, — сказал Гарольд. — Но ведь жизньпродолжается, правда?

— Наверное, — вымученно произнесла Фрэнни. Его взгляд сноваостановился на груди, и она пожалела, что на ней не одет свитер.

— Как тебе моя машина?

— Она ведь принадлежит мистеру Брэннигану? — МистерБрэнниган был местным агентом по продаже недвижимости.

— Принадлежала, — сказал Гарольд равнодушно.

— А теперь извини меня, Гарольд…

— Но чем ты можешь быть занята, детка?

Ощущение ирреальности происходящего вновь попыталось вползтив нее, и она задумалась о том, сколько же человеческий мозг может вынести передтем, как лопнуть, словно старая изношенная резинка. «Мои родители умерли, но ямогу примириться с этим. Какая-то жуткая болезнь охватила всю страну, можетбыть, весь мир, пожиная праведных и неправедных — и я могу примириться с этим.Я копаю яму в саду, который мой отец пропалывал еще только неделю назад, икогда яма будет достаточно глубокой, я похороню его в ней — и я думаю, чтосмогу примириться с этим. Но Гарольд Лаудер в «Кадиллаке» Роя Брэннигана,пожирающий меня глазами и называющий меня «деткой»? Я не знаю. Господи. Япросто не знаю».

— Гарольд, — сказала она терпеливо. — Я тебе никакая недетка. Я на пять лет старше тебя. Физически невозможно, чтобы я была твоейдеткой.

— Просто такое выражение, — сказал он, слегка зажмурившисьот ее спокойной ярости. — В любом случае, что это там такое? Вон та яма?

— Могила. Для моего отца.

— Ааа, — протянул Гарольд тихим, встревоженным голосом.

— Хочу пойти попить воды. Честно говоря, Гарольд, ядожидаюсь того момента, когда ты уйдешь. Я не в духе.

— Понимаю, — сказал он напряженно. — Но Фрэн… в саду?

Она уже пошла к дому, но, услышав его слова, яростнообернулась.

— Ну, и что ты предлагаешь? Положить его в гроб и дотащитьдо кладбища? Но зачем все это? Он любил этот сад! Но в любом случае, тебе-токакое до этого дело?

Она расплакалась. Повернувшись, она побежала на кухню, зная,что Гарольд будет смотреть на ее покачивающиеся ягодицы, накапливая материалдля порнофильма, постоянно прокручивающегося у него в голове.

Она закрыла за собой дверь, подошла к раковине и быстровыпила три стакана холодной воды подряд.

— Фрэн? — донесся до нее неуверенный, тихий голос.

Она обернулась и сквозь стекло двери увидела Гарольда. Онвыглядел озабоченно и несчастно, и Фрэн внезапно почувствовала к нему жалость.Гарольд Лаудер, разъезжающий по этому печальному, опустевшему городу в«Кадиллаке» Роя Брэннигана, Гарольд Лаудер, у которого, возможно, в жизни небыло ни одного свидания, одержимый чувством, которое он, наверное, самопределял, как презрение к миру. К свиданиям, девушкам, друзьям — ко всему. Втом числе, и это уж наверняка, к самому себе.

— Извини, Гарольд.

— Нет, я сам виноват. Послушай, если ты не против, я могупомочь.

— Спасибо, но лучше мне сделать это одной. Это…

— Это личное. Конечно, я понимаю.

Она могла достать свитер из шкафа на кухне, но, разумеется,он понял бы, зачем она это сделала, а ей не хотелось снова смущать его. Гарольдизо всех сил пытался держаться, как хороший мальчик, что несколько напоминалопопытки говорить на иностранном языке. Она вышла из дома, и мгновение онистояли вместе и смотрели на сад и на яму с разбросанной вокруг землей.

— Что ты собираешься делать? — спросила она Гарольда.

— Не знаю, — сказал он. — Знаешь… — Он запнулся.

— Что?

— Ну, мне трудно об этом говорить. Я не самый любимыйчеловек на этом кусочке Новой Англии. Сомневаюсь, что мне поставят в этих краяхпамятник, даже если я когда-нибудь стану знаменитым писателем, как когда-томечтал.

Она ничего не ответила, только продолжала смотреть на него.

— Вот! — воскликнул Гарольд, и тело его дернулось, словнослово вылетело из него, как пробка. — Вот я и удивляюсь этой несправедливости.Эта несправедливость выглядит — для меня, по крайней мере — такой чудовищной,что мне легче поверить, будто неотесанным грубиянам, которые посещают нашуместную цитадель знаний, удалось-таки наконец свести меня с ума.

Он поправил очки на носу, и она сочувственно заметила,насколько его мучают прыщи. Говорил ли ему кто-нибудь, — подумала она, — чтомыло и теплая вода могут немного помочь? Или все они были слишком увлечены,наблюдая за тем, как их хорошенькая малышка Эми на крыльях неслась сквозьМэнский университет, имея средний балл 3,8 и закончив двадцать третьей накурсе, где было более тысячи человек?

— Свести с ума, — тихо повторил Гарольд. — Я разъезжал погороду на «Кадиллаке». И посмотри на эти ботинки. — Он слегка приподнял штаниныджинсов, приоткрывая сияющие ковбойские ботинки с изощренными украшениями. —Восемьдесят шесть долларов. Я просто зашел в обувной магазин и подобрал мойразмер. Я чувствовал себя самозванцем. Актером в пьесе. Сегодня были такиемоменты, когда я был уверен, что сошел с ума.

— Нет, — сказала Фрэнни. От него пахло так, словно он непринимал ванну три или четыре дня, но это больше не вызывало у нее отвращения.— Откуда эта сорочка? Я приснюсь тебе, если ты приснишься мне? Мы несумасшедшие, Гарольд.

— Может быть, было бы лучше, если б мы действительнооказались сумасшедшими.