Красное распаренное солнце опускалось за деревья, сумеркивыползали из глубины кустов, из-под узорчатых листьев папоротников. Птичийщебет, гомон и попискивание замолкали, голоса становились сонными. Я вздрогнули ухватился за меч, когда кусты затрещали сухо и страшно: молоденькие деревцавздрагивали, а вершинки тряслись – через поляну безбоязненно прошли хозяевалеса: стадо дикие кабанов, возглавляемые огромным чудовищем размером чуть ли нес медведя. Загнутые клыки хищно выглядывали из жуткой пасти как острые ножи,сам весь из тугих мышц, обтянутых непробиваемой толстой кожей. За ним по бокамшли еще два чудовища, уступая в росте разве что на палец, и клыки покороче, нолюбой как с зайцем справится хоть с медведем, хоть со всадником на коне.

Судя по плотным сумеркам, солнце уже близилось к краю земли.В небе страшно полыхала алая заря, и вдруг снова треск, топот, земля задрожала,вершинки деревьев пугливо вздрагивали. Через поляну пронеслось, едва непотоптав принцессу с ее окружением, крупное стадо оленей. Рога забросили наспину, но все равно ветвистые рога с сухим щелканьем стучали по веткам, а тероняли совсем черные в сумерках листья.

Олени уже ушли в другой лес, а листья все еще опускалисьплавно и неохотно, как на волнах колыхаясь в плотном перегретом за солнечныйдень воздухе.

Я сказал с некоторой насмешкой:

– Если мы там будем останавливаться на ночь... чуть лине с полудня, то не скоро доберемся.

Воевода удивился:

– А тебе-то что? Тебе плотють за каждый день. Чемдольше будем ехать, тем больше денег!

– Так то оно так, – ответил я с неопределенностьюв голосе. Сам не знал, почему смутно хочется ехать вперед, а не отдыхать наэтой поляне, балдеть, расслабляться, оттягиваться – что-то во мне иное, хочетсявсе-таки что-то делать, а балдею и оттягиваюсь обычно за компанию, чтобы невыделяться, не стать изгоем среди ровесников. – Но все-таки когда наконях...

Мышцы во мне перекатывались, я чувствовать тяжесть широкихкостей и натяжение тугих жил, похожих на канаты. Может быть, вот таким я могубыть настоящим собой, а не подлаживаться под толпу однолеток, туповатых ибалдеющих с бутылкой пива перед телевизором, как их отработавшие, а то иотжившие родители.

– На конях, – буркнул он. В его глазах подозрениемедленно растаяло, добавил скупо. – Осмотримся, то да се... А утромсвернем налево.

Я удивился:

– Мы ж должны ехать прямо вон по тому распадку междугор! И через день-другой будем на месте.

– Они ждут, что поедем прямо, – объяснил он.

– Они?

– Да.

– А кто «они»?

Он воззрился на меня с некоторым удивлением, как это непонимаю простейших вещей, потом вспомнил, что имеет дело с варваром, объяснилтерпеливо:

– Шпионы, конечно. На выезде из замка успели сообщить,что едем прямо, а теперь мы в лесу. Я огляделся, никого нет близко, сообщить оперемене маршрута некому.

Я раскрыл рот, потом понял, мой ладонь метнулась к мечу, аброви сшиблись на переносице:

– Шпионы? Так надо их скарать на горло...

Он улыбнулся как малолетнему идиотику:

– Ну да, так сразу! Нам же еще суток трое ехать. Еслине с недельку. А кто будет за лошадьми ухаживать, костер разжигать, стражуночью нести, волков от коней отпугиваться?

Я оглянулся на отряд. Мне показалось, что крепкоплечиемужчины заполонили уже не только рощу, но и пространство на полверсты вокружности. Костры вспыхивали один за другим, их вскоре стало как звезд нанебе. А возле каждого костра, как я помнил, обычно сидит шестеро-семеро воинов.

– Остальные, – возразил я тупо.

Он покачал головой:

– Да они все шпиЇны.

Голос прозвучал настолько просто, буднично, с позевыванием,что я сперва решил было, что ослышался.

– Шпионы?.. Но как могут все... Не понимаю!

– А чо не понимать? Одни куявы, другие артане... третьиславы, а остальные либо из империи Тьма, либо из каганата... тьфу, теперь всенадо называть империями, империи Хаоса. Чо глаза вытаращил? Я этих сразу вижу.Но как их всех под ноготь?.. Других пришлют. А за этими присматриваем. Естьконечно, и наши, которых подкупили. С этими чуть сложнее. По мордам не поймешь,кому доносют. Многие из них вовсе доносют сразу двоим-троим. На старостьзарабатывают! Потому на всяк случай свернем еще разок, как только в глухом лесуокажемся.

– Что за черт, – пробормотал я. – А как жечесть, верность правителю?

Воевода посмотрел на меня искоса, на суровом лицепромелькнула тень жалости:

– Дикий ты человек! Правда, по-хорошему дикий. Этраньше так было. А теперь сюда поперли какие-то герои странные... Нанесли такихдоблестей, за которые раньше бы шкуру сняли, дабы заразу не разносили. Это непредательство уже, а соблюдение собственных прав человека. Человек – это звучитгордо! Любой человек. Его жисть священна. Потому может лгать, предавать,пресмыкаться, ибо он – все! А верность правителю или Отчизне – это уже насилиенад суверенными правами маленького человека...

Он бубнил себе под нос, с пыхтением расшнуровывая тугойкожаный панцирь, который одел под булатный пластинчатый.

Я сказал обалдело:

– И ты тоже так считаешь?

Он вздохнул:

– Я что... Уже говорил, что для меня это последнийпоход. Мне меняться уже поздно. Чо глаза как у рака выпучил? Сказано, дикийчеловек... Одно слово – варвар! Когда все предают, шпиЇнють и то яду в суп, тонож в спину – это и есть цивилизация. А чтобы выжить в таком мире, нужныполитики. Ну, это те, которые предают всех и каждого, режут и душат по ночам, ас утра ходють по улицам и раздают деткам конфетки.

Я буркнул:

– У вас тут все политики.

– Все не все, – ответил он, ничуть неоскорбившись, – но политикой антересуются. Это зовется: цивилизация вкаждый дом, каждую семью.

Мне показалось, что возле ручья надувают шар Монгольфье.Тончайший шелк звенел в руках дюжих хлопцев, они растягивали умело и упорно,жерди уже вкопали, юрта получилась просторная и высокая, как шатер шахаманскойцарицы.

Ревущее пламя костра поднималось на уровень вершинокдеревьев. Воздух там трещал, ревел, вспыхивал как при ядерном распаде огненнымгрибом, а из середины сыпали красные бенгальские искры. Если и есть вблизисоглядатаи, то лучшего ориентира не надо. Я медленно обходил маленький лагерь,внимание привлек один из воинов. Как и трое других, сперва точил меч, что-точинил в одежке, потом поднялся и пошел в заросли. Если бы просто пошел, всезнаем, зачем ходят в эти заросли, я бы не обратил внимания, но держался как-тоиначе, чересчур беспечно, за которой кроется предельная настороженность, и меняноги сами понесли следом.