– Кать, мне кажется, что Гриня вот-вот отмочит какую-нибудьштуку, – говорил между тем Миша Терентьев. – Саша Андреев выяснил, что онизаказали в типографии листовки “Проститутки Калининграда призывают голосоватьза Кольцова!” и собираются их развезти по области…

Про листовки Катерина уже знала. Сашка, конечно, позвонилпрежде всего ей. Вместе со Славой Паниным они уже подготовили “симметричныйответ”. Следовало поставить в известность штаб Головина, а лучше всего самогоГриню, который соображал хорошо и быстро, что команда Кольцова готова закидатьгород листовками аналогичного содержания. Они даже текст придумали. Что-то отом, что за нынешнего губернатора горой стоят сексуальные меньшинства. Этодолжно было убедить Гриню в том, что получится “око за око” и желаемого эффектани та, ни другая сторона не достигнет. Всем будет понятно, что это милыешалости конкурирующих штабов. А самое главное, фактор внезапности уже утрачен…

– Да, Миш, я все знаю, – сказала Катерина в трубку, – Панинпривезет нашу листовочку. Про геев и лесбиянок, которые любят Головина. Вы еепосмотрите и оцените. Местная пресса продолжает вопить про войну с наркотиками?

– Продолжает, Кать! – Здесь было чем похвалиться, иТерентьев с энтузиазмом взялся за дело. Катерина его почти не слушала.

Несколько дней после того, как Тимофей вынужден былрассказать ей о своем детстве, Катерина не могла думать ни о чем другом. Толькоо маленьком Тимофее, которого заперли в пустой квартире и который ел вату изматраса. О маленьком Тимофее, для которого лучшим домом был зоопарк. Омаленьком Тимофее, которого насиловали и били. И должны были убить на потехукучке сумасшедших грязных придурков.

А она негодовала на свою школу! А она не хотела читатьЧехова и хотела Розанова. А она презирала учителей за косность мышления исовковый менталитет.

Слова-то, слова какие!

Еще ее очень волновала судьба державы, погрязшей во лжи, икоммунистическая идеология, подменившая все истинные ценности искусственными!..

Они с Дашкой любили твердую копченую колбасу и не любилишоколад. Шоколадные наборы, громадные, как гладильные доски, в цветах и салютахна замысловатых коробках, пылились на серванте, и в кухонном шкафу, и даже народительском гардеробе. Бабушка время от времени наводила ревизию и раздавалаконфеты соседям.

Еще они бойкотировали поездки в колхоз. Это было такинтересно, бойкотировать что-нибудь, а родителей потом вызывали в школу и впресловутое гороно, которого все боялись…

Миша Терентьев уже давно положил трубку и убежал на пляж,воровато оглядываясь на телефон, как будто начальница могла выскочить оттуда изадержать его. А Катерина все сидела, подперев щеку рукой, в извечной, современ Ярославны, позе.

Мама права, думала она, лаская большим пальцем сережку,Тимофеев подарок. Мы не просто из разных миров. Мы из разных солнечных систем.Галактик. Вселенных.

Мне не справиться с ним. С его искалеченным детством,внутренним разладом, с не прекращающейся вот уже тридцать лет войной с самимсобой. Я слаба и не готова для этого. Я бы ни за что на его месте не выбралась.Я сразу сдалась бы, понимая, что мне все равно настанет конец, даже если чистофизически я останусь в живых.

Он не сдался, этот человек, ненавидящий детей и самого себя.Он создал себя заново. И для себя – империю, чтобы было чем занять клокочущийот напряжения разум. Это Катерина понимала очень хорошо. Ему нужно былодоказать себе, что он все может. Не дать себе мысленно скатиться в пропасть,где он уже побывал однажды.

Ей, Катерине Солнцевой, нет места рядом с ним. Она слабая,благополучная до мозга костей, не готовая ни к каким серьезным жертвам,эгоистичная маменьки-папенькина дочка. Она не вынесет тяжести его сознания. Онане сможет быть рядом с ним долго…

Катерина стиснула в кулаке сережку и изо всех сил прижалакулак ко лбу.

Да, да, все правильно. Самое лучшее – расстаться сейчас,пока все не зашло слишком далеко.

Но почему, улетая на свой Урал, он не позвонил ей?! Что онадолжна думать, какими сомнениями мучиться?! У нее нет на него никаких прав –конечно же! – и она сто раз давала себе слово, что вообще не будет думать отом, где Тимофей и что с ним. Но она не могла не ждать, как будто у нее быливсе права, какие только возможно. Конечно, она не Жанна д'Арк и не годится вспутницы Тимофею Кольцову, но она должна знать, что с ним, и где он, и почемуон не звонит, черт его побери!

Боясь передумать и оттого еще более решительно, она вставилав ухо сережку и, сверяясь по записной книжке, набрала номер его мобильноготелефона.

– Да! – сказал он ей прямо в ухо. По телефону с ним говоритьбыло в сто раз страшнее, чем просто так.

– Т-тимофей Ильич, это я, – робко промямлила Катерина,запнувшись на его имени. – Я хотела узнать…

Он молчал, ничем ей не помогая. Господи, вот идиотка, зачемона только позвонила?! Ведь он вполне может в настоящий момент ужинать спремьером. Он очень любит это дело – поужинать с премьером…

– Я хотела узнать, – собравшись с силами, продолжала она,едва преодолев искушение бросить трубку, – когда вы вернетесь в Москву, чтобымы могли…

– Кать, я ничего не слышу, – внезапно перебил он. – Мы назаводе. Подожди, я выйду из цеха.

– Не надо, не выходи! – совсем перепугавшись, завопилаКатерина, но он не слушал. В трубке и вправду раздавался какой-то грохот,механический шум, звучали отдаленные голоса. Потом что-то с силой бабахнуло, ион произнес совсем близко:

– Так, я вышел. Что?

Лучше бы я умерла и оказалась в раю. В окружении милых иприятных людей – мечтала в этот момент Катерина.

– Кать, ты где? – повысив голос, переспросил он.

– Тим, я здесь, – ответила Катерина тоном обреченного насмерть. – Ничего мне не надо, и звоню я просто потому, что ужасно, кошмарно,стыдно по тебе скучаю, а ты пропал. Уехал – и ни слуху ни духу.

– Ты идиотка, – пробормотал он с сокрушительной нежностью,от которой у Катерины сердце сразу же провалилось в живот. – Я тебе не звоню, потомучто я тебя боюсь и не знаю, что мне теперь делать.

Ну вот, он выговорил это. Теперь Катерина знает, что никакаяон не сильная личность, а трусливое существо мужского пола, не умеющееразобраться в самом себе.

– И я тебя боюсь и не знаю, что мне делать, – ответила она.– Давай бояться вместе.

– Я прилечу завтра – и начнем, – в голосе у него звучалооблегчение. – Я рад, что ты позвонила, Кать. Пока.

– Тимыч, я тебя люблю, – пробормотала она, совсем неуверенная, что он ее слышит, и положила трубку.