Все стало просто замечательно, в сто раз лучше, чем былопять минут назад. Даже погода.

Пробегая мимо Ирочки, сторожившей пустой кабинетПриходченко, Катерина послала ей воздушный поцелуй.

– Если кто будет звонить, ты где? – вслед ей прокричалаИрочка.

– В Караганде, – ответила Катерина. – На мобильном. Звонитеи приезжайте!

У нее было чудесное настроение.

* * *

– Все готово. История получилась – пальчики оближешь! Наутропосле публикации у него не останется ни одного сторонника. И написали, собаки,хорошо. Молодцы журналюги. Уважаю сволочей.

– Так, это все понятно. Может, ей в машину диктофончикподбросить?

– Не надо, не суетитесь. Еще Шерлок Холмс говорил, чтоистинному художнику необходимо чувство меры.

– Да я все понимаю, но у него в службе безопасности тоже некозлы сидят.

– У нас тоже не козлы. Ни с кем, кроме нее, он не говорил.Информация – супер, высший класс. Ну, продала, согрешила. Да никто идоискиваться не будет, понятно, что от нее утечка. Тем более она громче всехкричала – шпионы, шпионы… Кругом шпионы. Потому, что собственное рыло в пуху.

– Ладно, ладно, я не хочу все это обсуждать, мне противно.

– Бросьте целку-то строить, противно, подумаешь! Все, досвидания. Ждите публикаций.

– O.K. Как на бочке с порохом сидишь, ей-богу.

* * *

Лето угасало. Дни стали короче, а ночи – холоднее. Звездывысыпали рано – яркие, уже почти осенние.

“Последний и решительный” надвигался неумолимо, как танк,грозя раздавить и смести все с таким трудом возведенные укрепления.

Приходченко вернулся из отпуска. Абдра-шидзе отменил поездкув Париж. Скворцов не вылезал из Калининграда. Катерина перестала есть и спать –некогда было, и как-то неожиданно сдали нервы.

– Кать, глупо так волноваться, – говорил ей Олег, – теперьуже все идет, как идет. Нужно только обороты набирать. Главное сделано.

– Я все понимаю, – отвечала Катерина. Телефоны у нее настоле не замолкали ни на секунду. Иногда, как сейчас, она позволяла себе неснимать трубку. – Просто я очень волнуюсь.

– Все волнуются, – говорил Приходченко и убегал на очереднуювстречу.

Тимофей в Москве почти не бывал. С Катериной они виделисьредко и почти не разговаривали, только неистово занимались любовью и засыпали,обнявшись, как в кино про счастливых супругов. Катерину это раздражало.

Супругой Тимофея Кольцова она себя не чувствовала.

В конце августа она поругалась со Скворцовым, которыйсовершенно неожиданно нагрянул в Москву и потребовал каких-то отчетов, окоторых Катерина совсем позабыла. Конечно, их давно следовало бы сделать, новполне можно было и отложить “на потом”, как они называли время, котороенастанет после выборов.

“На потом” были отложены все нормальные человеческие дела –семьи, дети, родители, отпуска…

Разговоры с Тимофеем, которые неизбежно придетсяразговаривать, тоже были отложены “на потом”.

Поругавшись с Сашей, Катерина поехала домой.

Ее машина, с известной подлостью всех машин, в самыйнеподходящий момент заглохла, Катерина вымокла под холодным проливным дождем ислегла с простудой на целую неделю.

Тимофей, оценив по телефону ее состояние, внезапно велел ейехать в Женеву, где он договаривался о чем-то с очередным сталелитейнымзаводом.

– Зачем я поеду? – тоскуя, спрашивала Катерина хриплымпростуженным басом, мечтая поскорее вернуться на работу, где без нее, конечноже, все давно пропало. – Мы горим, у нас завал на работе.

– Я лучше тебя все знаю про работу, – отвечал Тимофей. –Прилетай, ты мне нужна.

Она очень быстро собралась – туфли, брюки, пиджак и параблузок на смену, – и отец, ругая Тимофея Кольцова, отвез ее в Шереметьево.

В Женеве сияло агрессивное горное солнце, которому былонаплевать на то, что уже осень и так сиять просто неприлично. Журчали фонтаны,голубело озеро, сверху, из самолета, больше похожее на море. Монблан подпиралнебеса, а у его подножия в безудержной зелени парков сверкали крыши французскихвилл. Тротуары были отмыты, газоны совершенны – в чистейшей, как будтопричесанной траве, хотелось валяться и смотреть в странно близкое небо.

“А в деревне Гадюкино – дожди, – думала Катерина. – Надо же,привязалась какая-то глупость…”

Людей и машин было совсем мало – все в отпусках, объяснилКатерине встретивший ее в аэропорту Леша. В кафе на набережной сидели почему-тоодни арабы…

– Они сюда летом валом валят, – всезнающий Леша поднялматовое стекло лимузина и включил кондиционер. Светофор долго не переключался,и Катерина во все глаза смотрела на колоритных арабов. – Они богатые добезобразия, а в их нефтяных республиках летом невыносимая жара. Вот они вШвейцарию и прутся… Мы приехали уже, вот наш “Хилтон”, Катерина Дмитриевна.

“Хилтон”, смотревший на озеро ухоженным аристократическимфасадом, встретил Катерину приятной прохладой громадного холла, состоявшего,казалось, в равных пропорциях из стекла и полированного дерева, вышколеннымперсоналом, державшимся с достоинством европейских монархов, сверканием витринсупердорогих бутиков – таким забытым и таким непривычным, заграничным лоском,что у Катерины вдруг стало превосходное настроение.

Тимофей был прав. Стоило на несколько дней слетать в Женеву.Она прибавила ей сил…

– Где я живу? – спросила Катерина, пока Леша заполнялкакие-то бланки.

– С Тимофеем Ильичом, в пентхаусе, – ответил удивленныйЛеша. – Я вас сейчас провожу.

Катерина мгновенно почувствовала себя проституткой из фильма“Красотка”.

Осведомленность охраны, от которой было никуда не деться,смущала ее почти до слез. Конечно, они все знали, не могли не знать. Конечно,они были предельно корректны и делали вид, что их это ничуть не касается. Нозато это касалось Катерины!

– А где Кольцов? – спросила она холодно.

– Они приедут, если по расписанию, к восьми. Они в Цюрихе. Сним другая смена.

Катерина усмехнулась – кто про что. Кто про острое,отвратительное чувство собственной продажности, а кто про другую сменуохранников.

– Я остался, чтобы вас встретить. Катерина хотела съязвить,что зря Тимофей Ильич утруждался, ей охрана не нужна, она и сама добралась быпрекрасно, но не стала. Леша был совсем ни при чем.

– Я вам все покажу сейчас, Катерина Дмитриевна, где бассейн,где сауны… Или вы по магазинам?