Между тем я смог лично убедиться в том, что театр Ренозакрылся. В соседнем кафе я услышал разговоры о том, что труппа отправляется вАнглию. Итак, хотя бы эта часть моего плана была успешно выполнена.

Подходила к концу восьмая после нашей последней встречи сРоже ночь. Почти перед самым рассветом я подошел к двери его дома и позвонил.

Он открыл мне быстрее, чем я ожидал, и, хотя одет он был,как и всегда, в белую фланелевую ночную рубашку, выглядел Роже чрезвычайнообеспокоенным и растерянным.

– Ваш наряд начинает мне нравиться, месье, –сказал я. – Мне кажется, что я далеко не так доверял бы вам, будь вы одетыв камзол и рубашку со штанами…

– Монсеньор, – перебил он меня, – случилосьнечто непредвиденное…

– Сначала ответьте, благополучно ли Рено и остальныедобрались до Англии.

– Да, монсеньор, они уже в Лондоне, но…

– А Ники? Он уже в Оверни? Вместе с моей матерью? Нуже, скажите мне, что это так, что все уже сделано!

– Но монсеньор!.. – начал было он и тут жезамолчал.

Вдруг совершенно неожиданно для себя я отчетливо увидел вего мыслях образ моей матери.

Будь я в состоянии думать, я немедленно понял бы, что этоозначает. Ведь этот человек, насколько мне было известно, никогда не встречалсяс моей матерью. Так откуда же в его голове мог возникнуть ее образ? Однако я неспособен был рассуждать здраво. Разум, можно сказать, покинул меня.

– Ведь она не… Не хотите ли вы сказать, что уже слишкомпоздно?..

– Позвольте мне надеть камзол… – совершенно не кместу сказал Роже и потянулся к звонку.

И снова перед моими глазами возник ее образ. Я так ясноувидел ее бледное, изможденное лицо, что вынести это оказалось выше моих сил.

– Вы с ней виделись! Она здесь! – воскликнул я,хватая и встряхивая его за плечи.

– Да, монсеньор, она в Париже. Я немедленно провожу васк ней. Молодой де Ленфен сообщил мне о ее приезде, но у меня не быловозможности связаться с вами, монсеньор. Ведь я даже не знаю, где вас искать! Ивот вчера она приехала.

Я был слишком потрясен, чтобы ответить. Я рухнул в кресло, ивоспоминания о ней, ее образ, хранившийся в моей памяти, заставили менясовершенно забыть о Роже – я его больше не слышал. Она жива! И она в Париже! ИНики тоже здесь, рядом с ней!

Роже подошел ближе и протянул руку, словно хотел, но нерешался дотронуться до меня.

– Монсеньор, пока я одеваюсь, вы можете пойти туда безменя. Это на Иль-Сен-Луи, через три двери от квартиры монсеньора Никола. Лучшевам не медлить.

Я тупо смотрел на него, но ничего не видел. Передо мнойстоял ее образ. До восхода солнца оставалось меньше часа. А чтобы добраться добашни, мне необходимо не менее трех четвертей часа.

– Завтра… завтра ночью… – пробормотал я и вспомнилвдруг строки из шекспировского «Макбета»: «Завтра… завтра… завтра…»

– Вы не поняли меня, монсеньор! Вашей матери уже несуждено отправиться в Италию! Свое последнее в жизни путешествие она совершиласюда – и только затем, чтобы увидеться с вами!

Обеспокоенный моим молчанием, он попытался встряхнуть меня.Таким мне еще не приходилось его видеть. Сейчас он был взрослым мужчиной, а ядля него – лишь маленьким мальчиком, которого он пытался образумить и привестив чувство.

– Я снял для нее квартиру, – говорил он, –нанял сиделок и докторов, сделал все необходимое. Но все они бессильнысохранить ей жизнь. Лишь вы еще удерживаете ее на этом свете. Желание увидетьвас, прежде чем ее глаза закроются навсегда. А потому забудьте о том, которыйсейчас час, и отправляйтесь к ней немедленно! Ибо даже такая сильная воля,какой обладает она, не способна сотворить чудо.

Я был не в состоянии отвечать. Не мог мыслить здраво.

Вскочив с кресла, я бросился к двери, увлекая за собой Роже.

– Вы сейчас же пойдете к ней, – твердил я, –и скажете, что я буду у нее завтра вечером.

Роже в ответ покачал головой. Он был сердит на меня ираздражен, а потому попытался повернуться ко мне спиной.

Но я не позволил ему сделать это.

– Немедленно отправляйтесь к ней, Роже, – велеля. – Вы будете весь день сидеть рядом с ней и позаботитесь о том, чтобыона меня дождалась! Вы поняли меня? Чтобы она дождалась моего прихода! Следитеза ней даже во время сна! Разбудите ее и говорите с ней, если почувствуете, чтоона уходит! Но только не позволяйте ей умереть до моего прихода!

С точки зрения вампиров, я ранняя пташка. Я просыпаюсь,когда солнце только скрывается за горизонтом и в небе горит красный закат.Многие вампиры встают не раньше чем наступает полная темнота, а потому у меняесть большое преимущество перед ними. К тому же они вынуждены возвращаться всвои могилы на целый час раньше, чем я. Я не упоминал об этом, потому что самничего не знал. Лишь много позднее это стало иметь для меня значение.

Вечером следующего дня я отправился в Париж, когда небо нагоризонте было еще багровым.

Прежде чем скользнуть в саркофаг, я надел самый лучший извсех имевшихся у меня костюмов и вот теперь мчался вслед за солнцем на запад, всторону Парижа.

Мне казалось, что город охвачен пламенем – так ярок и ужасенбыл для меня небесный костер. Наконец я, задыхаясь, пересек мост и оказался наИль-Сен-Луи.

Я не задумывался о том, что буду говорить или делать и какимобразом мне удастся скрыть от матери свое превращение. Я знал лишь, что долженнепременно увидеть ее, обнять и быть с ней рядом, пока еще есть время. Я неверил, что она действительно может умереть. Для меня это было равносильнокатастрофе и казалось столь же страшным, как и пылающее на закате небо.Возможно, во мне еще оставалось что-то от обыкновенного смертного, ибо вглубине души теплилась надежда, что если я сумею исполнить ее последнеежелание, то каким-то образом смогу помочь ей.

Кровавый закат почти догорел, когда я отыскал на набережнойее дом.

Это был весьма элегантный особняк. Роже неукоснительноисполнил все мои приказания, и внизу ждал привратник, готовый проводить менянаверх. Войдя в гостиную, я увидел двух горничных и сиделку.