Она что-то сжимала в руках… другой канделябр и трутницу.Мать держалась очень прямо, и все движения ее были быстрыми. От высеченнойискры она одну за другой зажгла свечи. Вспыхнули яркие огоньки, по стенам кпотолку пробежали тени, и цветы на обоях выросли прямо на глазах; танцовщицы накуполе потолка двинулись в хороводе, а потом вновь застыли на месте.

Подняв канделябр, она стояла прямо передо мной. Лицо ее былосовершенно белым и абсолютно гладким. Темные круги под глазами исчезли, так жекак и все пятна и изъяны, хотя не знаю, существовали ли у нее какие-либо изъянывообще. Теперь она была само совершенство.

Появившиеся с возрастом морщины уменьшились и одновременностранным образом углубились, образовав крохотные линии возле глаз и рта.Оставшиеся на веках маленькие складочки лишь усиливали симметрию ее черт и веще большей степени придавали лицу форму треугольника, а мягкие губы приобрелинежно-розовый оттенок. Она была столь же изящной и прекрасной, как бриллиант,когда на его гранях играют отблески света. Я закрыл глаза, а когда открыл ихснова, то убедился, что это не было обманом зрения. Кроме того, я заметил, чтоее тело изменилось в гораздо большей степени. Оно вновь приобрело свойственнуюмолодости женственность, иссушенная болезнью грудь стала пышной. Бледно-розоваяплоть, нежность которой подчеркивали играющие на ее поверхности блики огня,виднелась в вырезе темно-голубого корсета. Но самое удивительное превращениепроизошло с ее волосами – они буквально ожили. Они переливались столькимиоттенками цветов, что казалось, будто шевелится каждая волосинка и все онивместе, словно живые существа, подрагивают вокруг безупречной белизны лица ишеи.

Раны на шее исчезли.

Теперь мне оставалось совершить еще один, последний, смелыйшаг: взглянуть ей в глаза.

Впервые после того, как Магнус шагнул в огонь, мнепредстояло взглянуть в глаза вампиру, другому подобному мне существу!

Должно быть, я издал какой-то звук, потому что онапосмотрела на меня, как если бы что-то услышала. Отныне я не мог называть ееиначе, как Габриэль. «Габриэль…» – произнес я имя, которое никогда непроизносил прежде, разве что мысленно. И увидел, что в ответ на губах еезаиграла легкая улыбка.

Взглянув на свое запястье, я обнаружил, что рана затянулась.Но внутри меня бушевала невыносимая жажда. Мои вены как будто разговаривали сомной. Словно свидетельствуя о том, что она тоже голодна, губы ее дрогнули, а налице появилось странное выражение, смысл которого можно было передать вопросом:«Неужели ты не понимаешь?»

Однако она по-прежнему не произнесла ни слова. В царившей вкомнате абсолютной тишине говорили лишь ее прекрасные глаза, в которыхсветилась безграничная любовь ко мне. Мои глаза в свою очередь отвечали ей темже. Я ничего не понимал. Неужели она закрыла от меня свой разум? Но когда ямысленно задал ей этот вопрос, у меня сложилось впечатление, что она меня неуслышала.

– А теперь… – заговорила она, и голос ее поразилменя до глубины души. Он стал мягче и одновременно глубже. Словно мы вновьвернулись в Оверни, она пела мне песенку, и голос ее отражался гулким эхом откаменных стен. Но это никогда больше не повторится. А она тем временемпродолжала: – Иди… и побыстрее покончи с этим… сейчас же! – Дляубедительности она кивнула головой, потом подошла ко мне и потянула за руку. –Посмотри на себя в зеркало, – шепотом добавила она.

Но я и без того понимал, в чем дело. Я отдал ей слишкоммного крови, гораздо больше, чем взял от нее. Я умирал от голода. Ведь, передтем как пойти к ней, я даже не успел насытиться.

Но я был так поглощен воспоминаниями о падающем за окномснеге, о песнях и стихах, которые слышал когда-то от нее, что не ответил.Взглянув на ее пальцы, касающиеся моей руки, я обнаружил, что наша плоть сталасовершенно одинаковой. Вскочив с кресла, я обнял ее и стал ощупывать ее лицо ируки. Дело было сделано, и я все еще жив! Теперь она останется рядом со мной!Она прошла сквозь ужасное испытание одиночеством, и отныне мы будем вместе.Внезапно меня охватило жгучее желание обнять ее как можно крепче и большеникогда не отпускать от себя.

Подхватив ее на руки, я принялся качать ее, а потом мывместе закружились по комнате.

Голова ее откинулась назад, и я услышал, как она засмеялась– сначала тихо, а потом все громче и громче, пока наконец мне не пришлосьзажать ей ладонью рот.

– От звука твоего голоса могут вылететь всестекла, – прошептал я и оглянулся на дверь, за которой остались Роже иНикола.

– Ну и что, пусть вылетят! – ответила она, и втоне ее не было и намека на шутку.

Я поставил ее на пол. Мы обнимались и обнимались и никак немогли остановиться.

Однако в доме продолжали находиться другие смертные. Доктори сиделка собирались войти в комнату.

Она оглянулась на дверь. Она тоже слышала их мысли. Нопочему же я перестал слышать ее?

Она отстранилась и обвела взглядом комнату. Потом схватилаканделябр и подошла с ним к зеркалу, стремясь получше рассмотреть своеотражение.

Я хорошо понимал, что с нею происходит. Ей необходимо быловремя, чтобы привыкнуть смотреть на все другими глазами. Однако нам нужновыбраться из дома…

За стеной послышался голос Ники, который требовал, чтобыдоктор постучал в дверь комнаты.

Как же нам теперь уйти отсюда, как избавиться от свидетелей?

– Нет, только не этим путем, – сказала она,заметив мой обращенный к двери взгляд.

Она внимательно осмотрела кровать и предметы, лежащие настолике. Потом вытащила из-под подушки драгоценности, положила их в старенькийбархатный кошелек, а кошелек прикрепила к поясу так, что он совершенно скрылсяв складках широкой юбки.

Все ее движения были исполнены особенного значения. Хоть я ине мог теперь читать ее мысли, я все же был уверен, что это было единственное,что она собиралась взять из этой комнаты. Она навсегда прощалась с остальнымивещами – с привезенной из дома одеждой, со старинными серебряными щетками ирасческами, с потрепанными книгами, валяющимися на столике возле кровати.

В дверь постучали.

– Почему бы нам не воспользоваться этим выходом? –спросила она, указывая на окно и распахивая створки.

Легкий ветерок всколыхнул золотые шторы. Увидеввзметнувшиеся вокруг ее лица волосы и широко открытые глаза, в которыхотражались мириады оттенков всех цветов радуги и которые светились поистинетрагическим светом, я невольно вздрогнул. Она не боялась никого и ничего.