«Хочешь ли ты пойти со мной? Хочешь ли пережить все этовместе со мной?

Я ничего от тебя не скрываю – ни своего невежества, нисвоего страха, ни ужаса при мысли о том, что я могу потерпеть неудачу, еслипопытаюсь сделать это. Я даже не знаю, обладаю ли такой силой, могу лисовершать это неоднократно и какова будет цена содеянного. Но ради тебя я готовпойти на риск, и тогда мы вместе посмотрим, что из этого получится, в чемзаключается страшная тайна, точно так же, как прежде мне приходилось в одиночкупостигать все остальное».

Всем своим существом она ответила мне: «Да!»

– Да! – воскликнула она громко и пронзительно,словно находясь в каком-то опьянении. Глаза ее были закрыты, черты лицанапряглись, и она замотала головой из стороны в сторону. – Да!!!

Склонившись, я поцелуем стер с ее губ кровь. Во мне всенатянулось и зазвенело от жажды и желания, которые я испытывал по отношению кней. Я старался думать о ней не иначе как о самом обычном плотском существе.Руки мои скользнули вниз и обхватили ее хрупкое тело. Я стал медленно подниматьее с пола, все выше и выше, пока наконец не очутился с ней на руках возле окна.Ее прекрасные волосы густой волной свесились вниз, а на губах вновь появиласьхлынувшая из легких кровь. Но теперь это уже не имело никакого значения.

Нас охватили воспоминания о том времени, что мы прожилирядом; они опутали нас паутиной и напрочь отгородили от остального мира –песенки и стихи моего детства; ощущение ее присутствия в ту пору, когда еще небыло слов, а были лишь отблески света на потолке над ее кроватью; ее запах,окружавший меня со всех сторон; голос, утешающий меня и заставляющий перестатьплакать. А потом ненависть к ней и одновременно отчаянная нужда в ееприсутствии, и чувство утраты, когда ее отделяли от меня бесчисленные запертыедвери, и жестокие ответы, и страх перед ней, сложность ее характера, еебезразличие и удивительно сильная воля…

В этот поток воспоминаний неожиданно ворвалась жажда, но невсепоглощающая, а заставляющая ощутить жар каждой частички ее тела, – ивот мать для меня превратилась уже в плоть и кровь, стала одновременно иматерью и любовницей. Мне казалось, что все, чего я желал когда-либо, это еетело, которое я сжимал в своих объятиях и к которому приник сейчас губами.Вонзив в нее зубы, я почувствовал, как она вскрикнула и напряглась, но я ужевпитывал в себя хлынувший поток крови.

Ее душа и сердце раскололись, и время пересталосуществовать. В моем затуманенном мозгу вспыхивали молнии. Она перестала бытьмоей матерью, исчезли мелкие и ничтожные страхи и желания. Теперь она была лишьсамой собой. И имя ее было Габриэль.

Вся ее жизнь встала на защиту– проведенные в сырых и пустыхпокоях замка, потраченные впустую бесконечные годы страданий и одиночества,книги, ставшие для нее единственным утешением, дети, которые отняли лучшие годыжизни, а потом покинули ее, и наконец, последние враги – болезнь и боль, притворявшиесядрузьями, потому что обещали освободить, избавить от этой жизни. Я слышалглухие отголоски бушующей в ней страсти, кажущегося безумия и решительный отказпредаваться отчаянию.

Я продолжал обнимать ее, держа на руках, подложив руку подотяжелевшую голову и сомкнув пальцы за тоненькой спиной. Пульсирующая в тактбиению ее сердца кровь музыкой звучала у меня в ушах и заставляла громкостонать.

Однако ее сердце затихало чересчур быстро. Она умирала, ноусилием воли заставляла себя бороться со смертью. Наконец я с трудом оторвался,оттолкнул ее от себя и замер, все еще сжимая ее в объятиях.

Я едва не терял сознание. Я жаждал вновь ощутить жар еетела. Стоя с горящими глазами и полуоткрытым ртом, я старался держать ее какможно дальше от себя. Во мне боролись два существа, одно из которых хотелоуничтожить ее окончательно, в то время как другое стремилось вернуть ее себе.

Глаза моей матери были открыты, но, судя по всему, онаничего не видела. На какое-то время она оказалась там, где не было страдания иболи, где царствовали покой и понимание. Но потом я услышал, что она зовет меняпо имени.

Я поднес ко рту правую руку и прокусил вену возле запястья,а потом прижал кровоточащую рану к ее губам. Кровь потекла ей в рот, но онадаже не пошевелилась.

– Пейте, матушка! – взволнованно воскликнул я икрепче прижал к ее губам руку.

Но какие-то изменения в ней уже начали происходить.

Губы ее вздрогнули, и она впилась в мою руку, отчего повсему телу у меня пробежала боль и сомкнулась где-то возле моего сердца.

Как только она сделала первый глоток крови, туловище еенапряглось и вытянулось, а левой рукой она крепко вцепилась мне в запястье.Боль становилась все сильнее и сильнее, и я едва не закричал. Мне казалось, чтораскаленный металл наполнил все мои вены, каждую частичку тела. Но я понимал,что причина боли лишь в том, что мать высасывает из меня кровь точно так же,как чуть раньше я высасывал кровь из нее. Теперь уже она стояла на ногах,прислонившись головой к моей груди, а меня охватывало оцепенение, сквозь котороея продолжал чувствовать, как внутри меня натягиваются вены и как гулко бьетсясердце, усиливая одновременно и мою боль и ее жажду насытиться кровью.

Она пила все более жадно, все крепче прижимая губы, и телоее напрягалось сильнее и сильнее. Я хотел было оттолкнуть ее от себя, но несмог, и, когда мои ноги подкосились, теперь уже она подхватила меня и непозволила упасть. Сознание покидало меня, комната и все предметы в ней плылиперед глазами, а она по-прежнему не хотела от меня оторваться. Я вдруг ощутилвокруг себя бесконечную тишину и невольно оттолкнул мать от себя, не будучи,впрочем, уверенным, что поступаю правильно.

Она покачнулась и, прижав ладонь ко рту, осталась стоять уокна. Прежде чем повернуться и упасть в ближайшее кресло, я взглянул на еемгновенно побелевшее лицо, на приобретающие пышность формы тела, отчетливопроступающие под тонкой голубой тафтой, на глаза, горевшие, как вобравшие всебя свет два кристалла.

Кажется, прежде чем окончательно закрыть глаза, я все-такиуспел еще произнести: «Матушка…»

Я сидел в кресле. Казалось, я проспал целую вечность, хотяна самом деле не спал ни минуты. Я снова очутился в замке моего отца. Яоглянулся вокруг в поисках своих собак, а заодно чтобы посмотреть, не осталосьли вина, как вдруг увидел расшитые золотом оконные шторы и силуэт Нотр-Дам нафоне звезд в ночном небе. И увидел рядом ее.

Мы были в Париже. И мы собирались жить вечно.