Пастыря я углядел между рингом и широким панорамным окном: он стоял возле старой школьной парты, служившей судейским столиком, и раздавал указания помощникам, регистрировавшим участников. Это был смуглый, абсолютно лысый мужчина среднего роста, с развитой функциональной мускулатурой, сухим лицом и острым носом. Он казался самым спокойным человеком в додзё. Его сильная аура всегда действовала отрезвляюще на не в меру ретивых учеников, побуждая их к сдержанности в поступках и словах.

Пастырь узнал меня сразу, как только я приблизился к столику, но определить по спокойным зеленым глазам, рад ли бывший соратник по тренировкам моему появлению или нет, не представлялось возможным.

– Привет. – Он протянул крепкую жилистую руку. – Пришел размяться?

– Дури поубавить, – сознался я, нервозно переминаясь с ноги на ногу.

Если бы Пастырь принял меня за торчка во время ломки, он бы не сильно ошибся в предположениях.

– Это никогда не поздно. Какой у тебя сейчас вес?

– Семьдесят пять.

Друг наклонился к помощнику.

– В паре с Закалябой его поставь.

Помощник кивнул, делая пометку в регистрационном бланке.

– Псевдоним будет?

– Следопыт, – немного подумав, ответил я.

Помощник сделал запись.

– Переодевайся, разминайся, – сказал Пастырь. – Минут через десять начнем. Миш, каким по счету его бой?

– Третий.

– Минут двадцать у тебя есть.

Я кивнул и направился в раздевалку.

Закинув шмотки в первый попавшийся шкафчик, я надел под шорты раковину, намотал на кулаки бинты и вернулся в зал. Строго говоря, я не чувствовал, что нуждаюсь в интенсивной разминке. Вследствие внутреннего напряжения я так уже пропотел, что был готов ринуться в бой хоть сейчас. Потому лишь немного повращал конечностями, раз двадцать отжался и отошел к ряду боксерских мешков, висящих далеко в стороне от ринга.

Два первых боя я не заметил, погруженный в размышления. Хорошо хоть, расслышал, как объявили мой выход. Я нацепил перчатки с открытыми пальцами и стал пробираться через толпу к рингу. Оппонент уже дожидался меня в своем углу. Это было рыхлое, бесформенное тело с солидной проплешиной на голове и скучным лицом. По правде говоря, я сомневался, что Закаляба находился в весовой категории 70–80 кг, но особого значения данному нюансу не придавал. Мне хотелось драться, а с кем именно, не особенно заботило.

Судьей в ринге был сам Пастырь. Он подозвал нас, напомнил правила: бой ведется без временных ограничений, прекращается со сдачей одного из бойцов или же вследствие нокаута, а также по решению врача либо центрального судьи; разрешена свободная работа руками, ногами и борцовская техника.

Я прослушал речь, думая о самоубийстве Мазаева и о том, как оно отразится на моей судьбе, кивнул Пастырю и вернулся в свой угол. Судья сказал последнее слово и дал отмашку.

Мы с Закалябой двинулись друг на друга. Он выставил кулак для приветственного тычка. Я очнулся, скинул оцепенение тягостных дум и включился в процесс. Хлопнув перчаткой по перчатке, я набросился на парня без прелюдий и разведок.

Наконец-то можно было дать выход клокотавшим внутри меня страхам! Я по-настоящему ликовал, когда утюжил бедного соперника, буквально с каждым ударом избавляясь от негатива сам и добавляя синяков оппоненту. Закаляба почти сразу перешел в глухую защиту, не особо понимая, по какому принципу летят мои ноги и руки. А конечности работали на автомате – лишь подкидывай дровишек спортивной злости.

При этом я избегал перехода в борьбу, потому как, во-первых, никогда не был фанатом возни и сопения в партере, а во-вторых, мне хотелось лишь бить и ловить удары. Я жаждал, чтобы боль от контакта с соперником вымыла из меня угнетающий коктейль из страхов и чувства неполноценности.

Бой продлился чуть больше минуты. Кончилось действо тем, что я три раза подряд пробил лоу-кики по бедру Закалябы, после которых тот упал на ринг, как подрубленное деревце. Пастырь тут же остановил бой.

– Дай мне сильного, – пропыхтел я. – Самого сильного здесь!

Старый друг посмотрел на меня довольно странно, но затем коротко кивнул, после чего я сошел с ринга и вернулся к боксерским мешкам.

Мой черед драться во второй раз настал минут через десять. Должен сознаться, что к тому времени я уже подрастерял былой пыл и начал успокаиваться. Ненужные эмоции улетучивались вслед за проведенным спаррингом, их место захватило понимание того, что все мои переживания не стоят и выеденного яйца. Утраченный ментальный баланс вновь возвращался ко мне. Тем не менее клич был брошен…

С некоторой неохотой я взобрался на ринг. Мой соперник в противоположном углу выглядел посерьезней: злой и крепкий кавказец с обязательной бородой. Он смотрел на меня так, будто собирался сожрать. Ну, или хотя бы переломать конечности.

Когда Пастырь подозвал нас в центр, я ощутил исходящее от горца желание нести разрушение и сеять хаос. Может, именно такой соперник мне и требовался с самого начала?!

«Не переживай, – думал я, – сейчас потанцуем». Грозный лик машины для убийств меня нисколько не пугал, жалко лишь, что былого запала не было. В целом же я собирался хорошенько накостылять бородатому, и никакой проход в ноги ему не поможет. Максимум две минутки – и можно идти пить лимонад.

Пастырь развел нас по углам, выдержал драматическую паузу, а затем дал отмашку. Аки юный лев, я ринулся в бой, готовый причинять ущерб!

Сорок семь секунд – именно столько потребовалось Бороде, чтобы победить за явным преимуществом и знатно мне накидать.

Вытянув ноги, я сидел в тренерской, приложив к скуле лед, и наблюдал, как распухает колено. Чувствовал при этом себя изрядно помятым, но зато ни о каком самобичевании речи уже не шло. Дверь со скрипом отворилась, на пороге появился Пастырь.

– Все ушли, – сказал он.

Я устало показал большой палец.

Старый друг подвинул стул, сел рядом.

– Дай посмотрю.

Я убрал ледяную накладку от лица.

– Ерунда. Почти не видно.

– Это что за терминатор был?

Пастырь скупо улыбнулся.

– Магомед – наша визитка. Хороший парень, мы его в UFC проталкиваем.

– У него получится. Машина для убийств какая-то…

– Ты же сам просил противника посерьезней.

– Этот оказался предельно серьезным.

– Почему ты пришел?

– Хотел размяться.

Пастырь задумчиво пожевал губу.

– Читал о твоей разборке в той школе. Это правда, что ты предотвратил растление несовершеннолетних?

– В некотором роде.

– Я удивлен. Не думал, что ты способен на Поступок. Рад, что ошибался.