– На лютую казнь. Теперь ведь ты получаешься самозванец.Батюшка тобой новому царю поклонится и тем себе прощение выслужит. А тебя накол посадят либо медведями затравят.

Пока Ластик трясущимися руками натягивал сапоги, княжнавтолковывала ему скороговоркой:

– Я тебе узелок собрала. В нем десять рублей денег да крынкамеда. Он особенный: выпьешь глоточек, и весь день сыт-пьян. Бреди на север.Спрашивай, где река Угра. Там по-за селом Юхновым есть святая обитель, я тудаподношения шлю, чтоб за меня Бога молили. Монахи там добрые. Скажешь, что отменя – приветят. А я тебя сыщу, когда можно будет. Ну, иди-иди, время!

Вышли за дверь, а навстречу стрельцы в красных кафтанахкремлевской стражи, впереди всех – князь Василий Иванович.

– Вон он, воренок! – показал на Ластика боярин. – Хватайте!Я его, самозванца, нарочно для государя берег, в своей тюрьме держал!

– Беги! – крикнула Соломка, да поздно. Двое дюжих бородачейподхватили Ластика подмышки, оторвали от земли.

Кинулась княжна отцу в ноги.

– Батюшко! Не отдавай его на расправу Дмитрию-государю! Онмоего Ерастушку медведям кинет! А не послушаешь – так и знай: не дочь я тебебольше! Во всю жизнь ни слова тебе больше не вымолвлю, даже не взгляну! – И какповернется, как крикнет. – Поставьте его! Не смейте руки выламывать!

Вроде девчонка совсем, но так глазами сверкнула, чтострельцы пленника выпустили и даже попятились.

И услышал Ластик, как князь, наклонившись, тихо говоритдочери:

– Дурочка ты глупая. Для кого стараюсь? Если я сейчас Отрепьеву-воруне угожу, он меня самого медведям кинет. Что с тобой тогда станется?

Она неистово замотала головой, ударила его кулачком поколену:

– Все одно мне! Руки на себя наложу! Распрямился боярин,жестом подозвал слуг.

– Княжну в светелке запереть, глаз с нее не спускать.Веревки, ножики – всё попрятать. Если с ней худое учинится – кожу со всейдворни заживо сдеру, вы меня знаете.

И утащили Ластика в одну сторону, а Соломку в другую.

Челобитное посольство, если по-современному – приветственнаяделегация, выехала из Москвы на многих повозках, растянувшись по Серпуховскомушляху на версту с гаком. Впереди ехали конные стрельцы, за ними в дорожныхвозках великие послы, потом на больших телегах везли снятые с колес узорны колымаги(парадные кареты), да царевы дары, да всякие припасы. Потом опять пылиликонные, вели на арканах дорогих скакунов.

Путешествовали быстро, не по-московски. Остановки делали,только чтоб дать лошадям отдых и сразу же катили дальше.

Живой подарок Дмитрию – плененного мальчишку-самозванца –Шуйский держал под личным присмотром, велев посадить воренка в короб,приделанный к задку княжьей кареты.

Судя по запаху и клокам шерсти, этот сундук обычноиспользовался для перевозки собак – наверное, каких-нибудь особо ценных, когдабоярин ездил на охоту. Ластик так и прозвал свое временное обиталище – «собачийящик». Крышка была заперта на замок, но неплотно, в щель виднелось небо иокутанная тучей пыли дорога, по которой двигался караван. Еще можно было черездырку в днище посмотреть на землю. Других развлечений у путешественникапоневоле не имелось. Есть-пить ему не давали, то ли из-за того что ангел, то лине считали нужным зря переводить пищу – всё равно не жилец, медвежья добыча.

Но Ластик от голода не мучился. Спасал узелок, который онуспел спрятать за пазуху. Мед, принесенный Соломкой, оказался поистиневолшебным. Достаточно было утром сделать пару глотков, и этого хватало на весьдень. Не хотелось ни есть, ни пить, а силы не убывали. Или тут дело было вРайском Яблоке?

Ластик всё время сжимал его в кулаке и явственно чувствовал,как от Камня через пальцы толчками передается энергия – и физическая, идуховная.

Бывший шестиклассник, а ныне государственный преступникстолько всего передумал и перечувствовал за эти несколько дней – будтоповзрослел на десять лет.

Главных жизненных уроков выходило два.

Первый: чему быть, того не миновать, а психовать из-за этого– туга зряшная, то есть бессмысленное самотерзание.

Второй: даже если летишь в пропасть, не зажмуривайся отстраха, а гляди в оба – вдруг удастся за что-нибудь ухватиться.

Потому-то Ластик и не выбросил Камень в придорожную канаву,не метнул в реку, когда проезжали по мосту. Проглотить алмаз никогда не поздно,пускай медведь потом несварением желудка мучается. Пленник часами смотрел, какРайское Яблоко переливается у него на ладони всеми красками радуги, в том числеи сине-зеленой, цветом надежды.

Иногда в карету к Василию Ивановичу садился старший посол,князь Федор Мстиславский, и двое царедворцев подолгу между собой разговаривали.До Ластика доносилось каждое слово. Только лучше бы ему не слышать этих бесед –очень уж страшно становилось.

Толковали про то, что царевич сызмальства отличался жестокимнравом. Казнил кошек, палил из пищальки в собак, товарищей по играм частеньковелел бить батогами. В батюшку пошел, в Ивана Грозного. А уж помыкав горя вбезвестности да на чужбине, надо думать, и вовсе нравом вызверился…

Говорил больше Мстиславский, судя по речам, муж уманевеликого. Шуйский отмалчивался, поддакивал, горестно вздыхал.

Очень тревожился боярин Федор Иванович, что Дмитрий введетна Руси латынянскую веру.

Будто бы он на том римскому папсту крест целовал. Апольскому королю Жигмонту за покровительство и поддержку посулил царевич отдатьвсе западные русские земли, за которые в минувшие годы столько крови пролито.

– Чернокнижник он и знается с нечистой силой, – стращалдалее Мстиславский. – Как он на мое войско-то, под градом Рыльском, напустилогненную птицу! По небу летит, стрекочет, и дым из нее да пламя! То-то страстибыло! Как жив остался, не ведаю.

Шуйский вежливо поохал и на «огненную птицу», хотя, как зналЛастик, в эти враки не верил. Но когда Мстиславский завел разговор на скользкуютему, истинный ли царевич тот, к кому они едут – тут Василий Ивановичкрамольную тему решительно пресек. Сказал строго:

– Всякая власть от Бога.

– Твоя правда, княже, – осекся Мстиславский.

И потом оба долго, часа полтора, прочувствованно и сослезами молились об избавлении живота своего от бесчеловечным казни.