– Ништо, – сказал князь хрипло и невнятно. – Шуйский насвоем веку всякое перевидал. Зубы об его обломаете… Слушай мою волю, Ондрейка.

Шарафудин встрепенулся.

– Этого, – ткнул пальцем боярин, не взглянув на Ластика, – втемницу…

В тот же миг Ондрейка, еще совсем недавно угодливокланявшийся «ангелу», подскочил к Ластику и заломил ему руки.

– Ой! – вскрикнул от боли без пяти минут царь.

Князь же прямиком направился к печи, открыл заслонку, кряхтяпошарил там и достал унибук.

– Ишь, «назад на небо забрали», – проворчал он, бережносдувая с книги золу.

Откуда узнал? Кто ему донес?

– Отда…

Ластик подавился криком, потому что Шарафудин проворно зажалему рот липкой ладонью.

Подлый Ондрейка безо всяких церемоний перекинул претендентана престол через плечо, будто мешок, и поволок вниз по лестнице, потом черездвор.

Отбиваться и сопротивляться не имело смысла – руки уШарафудина были сильные. Да и, если честно, оцепенел Ластик от такойпревратности судьбы, словно в паралич впал.

В дальнем углу подворья, за конюшнями, из земли торчаластранная постройка: без окон, утопленная по самую крышу, так что к двери нужнобыло спускаться по ступенькам.

Ондрейка перебросил пленника с плеча под мышку, повернулключ, и в нос Ластику, болтавшемуся на весу беспомощной тряпичной куклой,ударил запах сырости, плесени и гнили. Это, выходит, и есть боярская темница.

В ней, как и положено по названию, было совсем темно –Ластик разглядел лишь груду соломы на полу.

В следующий миг он взлетел в воздух и с размаху плюхнулся наколкие стебли.

Вскрикнул от боли – в ответ раздался стон дверных петель.

Лязг, взвизг замочной скважины, и Ластик остался один, вкромешной тьме.

Что стряслось? Какие Кромы? Что за Басманов?

И главное – из-за чего вдруг взъелся на «пресветлогоЕрастиила» боярин?

Нет, главное не это, а потеря унибука. Вот что ужаснейвсего.

Ластик даже поплакал – ситуация, одиночество и темнотаизвиняли такое проявление слабости. Но долго киснуть было нельзя.

Думать, искать выход – вот что должен делать настоящий фонДорн в такой ситуации.

Он попробовал осмотреться.

Через щели дверного проема в темницу проникал свет, совсемчуть-чуть, но глаза, оказывается, понемногу привыкали к мраку.

Слева – бревенчатая стена, до нее шагов пять. Справа то жесамое. А что это белеет напротив двери?

Шурша соломой, Ластик на четвереньках подполз ближе,потрогал.

Какие-то гладко выструганные палочки. Не то корзина, не токлетка.

Пощупал светлый, круглый шар размером чуть поменьшефутбольного мяча. Хм, непонятно.

И только обнаружив на «шаре» сначала две круглые дырки, апотом челюсть с зубами, Ластик заорал и забился в угол, как можно дальше отприкованного к стене скелета.

Тут кого-то заморили голодом!

И его, Ластика, ждет та же участь…

Вряд ли, подсказал рассудок. Долго держать тебя здесь нестанут. Раз Шуйский отказался от своих честолюбивых планов, то постараетсяпоскорей избавиться от опасного свидетеля.

И стало шестикласснику Фандорину очень себя жалко. Он сноварасплакался, на этот раз всерьез и надолго. А перестал лить слезы, когдажалость сменилась еще более сильным чувством – стыдом.

Погубил он доверенное ему задание, теперь уже, похоже,окончательно. И сам пропал, и Яблоко, куда следовало, не доставил.

Слезы высохли сами собой, потому что требовалось принятьответственное решение: что делать с алмазом?

Наверное, лучше проглотить, чтоб не достался интригануШуйскому, от которого можно ожидать чего угодно.

Будет так. Ночью (вряд ли станут ждать до завтра) в темницутихой кошкой проскользнет Ондрейка и зарежет, а может, придушит несостоявшегосяцаря Дмитрия. Потом сдерет дорогой наряд и выкинет голый труп на улицу –находка для Москвы обычная, никто не удивится и розыск устраивать не станут,тем более отрок безымянный, окрестным жителям неизвестный. Утренняя стражаподберет покойничка, кинет на телегу к другим таким же и доставит наОстоженский луг, в Убогий Дом, где, как рассказывала Соломка, закапывают шпынейбездворных.

Что ж, сказал себе Ластик в горькое утешение, раз не спасчеловечество, по крайней мере укрою Камень в землю, на вечные времена, подальшеот злодеев.

Поплакал еще, самую малость, и не заметил, как уснул.

И приснился ему сон – можно сказать, вещий.

Будто лежит он, мертвый скелет, в сырой земле, под тонкимдубком. И дерево это растет прямо на глазах – превращается в могучий, кряжистыйдуб, тянется вверх, к небу. Потом быстро-быстро, как при перемотке видеопленки,прибегают мужички, срубают дуб, распиливают на куски. А над скелетом вырастаетбревенчатый дом в два этажа, стоит какое-то время и разваливается. Вместо негопоявляется особнячок с колоннами, но и ему не везет – налетает огненный ветер,превращает постройку в кучу пепла. Из кучи вылезает дом уже побольше,трехэтажный, на нем вывеска «Сахаръ, чай и колошальныя товары».

Сначала дом новый, свежеоштукатуренный, но постепенноветшает. Вдруг подъезжает смешной квадратный бульдозер, сковыривает постройку,а экскаватор с надписью «Метрострой» ковшом долбит землю, подбираясь всё ближек мертвому Ластику. Это уже 20 век настал, догадывается он. Рабочий в робе ибрезентовых рукавицах, машет лопатой. Выгребает кучку костей, чешет затылок.Потом проворно нагибается, подбирает что-то круглое, сверкающее нестерпимоярким светом. Воровато оглядывается, прячет находку за щеку. Ластик во сневспоминает: метро на Остоженке рыли перед войной, папа рассказывал. Нет, неулежит Камень, рано или поздно вынырнет, как уже неоднократно случалось.

От этой безнадежной мысли, еще не проснувшись, он сновазаплакал, горше прежнего.

А теплая, мягкая рука гладила его по волосам, по мокромулицу, и ласковый голос приговаривал:

– Ах, бедной ты мой, ах, болезной.

Голос был знакомый. Ластик всхлипнул, открыл глаза и увиделсклонившуюся над ним Соломку.