Посмотрел он внимательно на человека, от которого теперьзависела его жизнь, и сразу поверил – это не самозванец, а настоящий царевич.

То есть ничего особенно царственного в облике Дмитрия небыло, скорее наоборот. Вместо величавости – быстрые, ловкие движения,свободная, даже небрежная манера держаться. Никакой горделивости, никакогочванства. Острый взгляд с любопытством оглядел челобитное посольство,задержался на парчовом шатре, скользнул по сундукам. И не сказать, чтоб царевичбыл хорош собой: лицо неправильной формы и сильно загорелое (для высокой особыэто зазор), нос большой и приплюснутый, сбоку не то выпуклая родинка, не тобородавка. И – самое поразительное – гладко выбрит, ни бороды у него, ни усов.За всё время, проведенное в 1605 году, Ластик подобных людей не видывал, потомуи решил: это точно природный царский сын, совершенно особенный и ни на кого непохожий. То есть встреть такого на улице современной Москвы, пройдешь мимо и неоглянешься (если, конечно, снять с него куртку с шнурами и отцепить саблю), нодля обитателя семнадцатого века Дмитрий смотрелся прямо-таки экзотично.

Победитель Годуновых сказал что-то по-польски пышноусомупану, тот заулыбался. Потом перемолвился по-латыни с монахом, который вздохнули возвел глаза к небу.

О чем это он с ними? Эх, унибук бы сюда.

Бояре напряженно ждали и, кажется, даже не дышали.

Наконец Дмитрий подошел к коленопреклоненным послам.

Спросил у Басманова:

– Ну, воевода, кого ко мне Москва прислала? Голос у царевичаоказался звонкий, приятный.

– Два первейших боярина, – басом ответил Басманов. – Вонтот, с бородой до пупа, князь Федор Мстиславский, кого ты под Рыльском бил. Авторой, что одним глазом смотрит, это вор Васька Шуйский, про него твоемуцарскому величеству хорошо ведомо, еще с Углича.

Ластик видел, как дрогнули плечи Василия Ивановича, нозлорадства не ощутил. Перспективы у князя, похоже, были тухлые, но ведь и у«воскрешенного отрока» вряд ли лучше.

– Хватит ползать, бояре, – сказал Дмитрий, блеснув веселымиголубыми глазами. – Шубы об траву зазелените. Вставайте. А ну говорите, почемутак долго не признавали законного наследника.

Шуйский поднялся, поддержал за локоть Мстиславского –старика не слушались ноги.

– Виноваты, – пролепетал глава Думы. – Годуновых страшились…

Шуйский же медовым голосом пропел:

– А вот мы твоему царскому величеству гостинцев привезли. Неприкажешь ли показать?

И скорей, не дожидаясь позволения, махнул слухам.

Те подносили сундуки, откидывали крышки, а Василий Ивановиччитал по свитку: триста тысяч золотых червонцев, великокняжеская сабля в золотес каменьями, десять соболиных сороков, образ Пресвятой Троицы в жемчугах,золотой павлин турской работы с яхонтовыми глазами – и многое, многое другое.

Дмитрий смотрел и слушал без большого интереса, ленивокивал. Заинтересовали его только два предмета: подзорная труба («Трубкапризорная: что дальнее, в нее смотря, видится близко», как пояснил Шуйский) изеленый каменный кубок («Сосуд каменной из нефритинуса, а сила нефритинусатакова: кто из него учнет пить, болезнь и внутренняя скорбь отоймет и хотение кеде учинится, а кто нефритинус около лядвей навеси, изгоняет песок каменнойболезни»).

– Внутреннюю скорбь отоймет? Нефритинус-то? – хмыкнулцаревич. – Ох, темнота московская. А призорную трубу давай сюда, сгодится. Мояв сражении разбилась. За дары, конечно, спасибо, только кто вам позволил,бояре, в царской сокровищнице хозяйничать? Это вы мое собственное имущество мнеже дарить вздумали?

Не сердито спросил, скорее насмешливо, но оба князя так изатряслись.

– Что мне с вами, бояре, делать, а допреж всего с тобой,князь Шуйский? – вздохнул Дмитрий и совсем не царственным жестом почесал кончикноса.

Мстиславский заплакал. А Василий Иванович весь изогнулся,подался вперед и сладчайше пропел:

– Солнце-государь, дозволь рабу твоему словечко молвить, сглазу на глаз. Дело великое, тайное.

Дмитрий пожал плечами:

– Ино пойдем, коли тайное.

И вошел в шатер, Василий Иванович за ним.

Князь Мстиславский лишь завистливо шмыгнул носом.

Это Шуйский про меня ябедничать будет, догадалсяпомертвевший Ластик. Глотать Райское Яблоко или погодить, когда в клетку кмедведю кинут?

Прошло минут пять, которые, как принято писать в романах,показались Ластику вечностью.

Потом из-за полога высунулась нахмуренная физиономиябоярина.

– Ондрейка, воренка давай!

Шарафудин вскочил с колен, поволок пленника по траве. ИдтиЛастик и не пытался – какая разница?

Василий Иванович принял «воренка» у входа, больно сжавлокоть, втащил в шатер и швырнул под ноги Дмитрию, сыну грозного Иоанна.

– Вот, государь, непонятной природы существо, про которое ятебе толковал. Кто таков – не ведаю, однако же воскрес из мертвого тела. Тогосамого, которое мои слуги тайно из Углича привезли… Сей малец был похоронен вгробе заместо твоего величества. Думаю, какие-нибудь лихие люди нарочно еготуда подсунули, с подлой целью смутить умы… А что он истинно воскрес – томуесть свидетели.

Боярин сделал многозначительную паузу. Хоть напуган былЛастик, но сообразил: ох, хитер Шуйский. Это он намекает, что я-то и естьистинный царевич. Вот, мол, какую бесценную услугу оказываю тебе, государь.

Дмитрий слушал князя с насмешливой улыбкой, на Ластикапоглядывал с любопытством.

Шатер у него был не то что царский походный терем – никовров, ни подушек, лишь простой деревянный стол, несколько табуретов, на шестегеографическая карта, да боевые доспехи на специальной подставке, более ничего.

– Так он воскрес? – протянул царевич, подходя к Ластику –тот от страха сжался в комок.

– Воскрес, государь. Не моего то умишка дело, не тщусь ирассудить. – Боярин выдержал паузу и с нажимом сказал. – А только знай, потомокдостославного Рюрика: Васька Шуйский, тож Рюрикович, ради тебя не то что животане пожалеет – готов и душу свою продать.

– И почем у тебя душа? – засмеялся царевич. – Ладно, князь,поди вон. Снаружи жди.

Василий Иванович с поклонами попятился, а перед тем какисчезнуть, замахнулся на Ластика кулаком, да еще плюнул в его сторону.