в штопальне под «Верхним ателье», иногда могли настроить радио в комнате на «Би-би-си», когда безмятежная охранница засыпала. Другие новости черпали из газет, тайком пронесенных из административного блока в спальные комнаты. Это была рисковая процедура. Одна участница сопротивления из Штабсгебойде жутко испугалась, когда ее остановила эсэсовка и принялась обыскивать – девушка прятала под платьем газеты, за которые ее могли жестоко наказать. К счастью, кроме карманов никуда лезть не стали, потому что они были набиты грязными, использованными носовыми платками – она была сильно просужена.{330}

«Получила твою открытку от 28 апреля, с большой радостью прочитала о жизни дорогих людей. Словами не передать, как я тебе благодарна ‹…› Тысячу раз целую, мысленно всегда с тобой», – Марта Фукс, послание на открытке, 5 июня 1943 года{331}

Уже мысли о том, что мир за пределами лагеря еще существует, помогали заключенным чувствовать с ним связь, особенно когда доходили вести о поражениях нацистов. Природный оптимизм Брахи подпитывался новостями о потерях немецкой стороны. Она не оставляла надежды, что однажды снова будет свободна.

Также, чудесным образом, у них была связь с семьей и друзьями, не попавшими в лагеря. Этому способствовали некоторые эсэсовцы, не только храбрая сестра Мария.

В лагере Браха встретила юношу, с которым познакомилась в Братиславе до войны. Он служил в словацкой армии, из которой его принудительно перевели в немецкие полка. Детская дружба оказалась сильнее иерархической пропасти между охранником и заключенным. Он согласился отправить письмо ее бабушке с дедушкой в Венгрию. Затем, уехав в отпуск, он отнес записку Эрнсту Рейфу, еврею и другу Брахи по братиславской молодежной группе «Ха-Шомер». Записка была подписана: «Биркенау, июнь 1943 г.». Браха сообщила, что здорова и работает с Катькой: «Я тут уже год и два месяца, но мысли мои всегда только о доме… как же хочется вернуться в прошлое…»{332}.

Поскольку Эрнст Рейф скрывался, его сестра написала ответ, а также приложила поспешно собранную посылку – немного салями, шоколада, других вкусностей. Словацкий охранник пронес ее в лагерь, чему Браха была страшно рада.

Заключенным помогал не только этот охранник. Одна из подруг Ирены из административного блока сшила рубашку из куска «организованной» ткани. В воротник она вшила письмо с описанием происходящего в Освенциме. Эту рубашку вынес из лагеря эсэсовец из Братиславы{333}. Лилли Копеки и Элла Нойгебауэр, в числе прочих, также периодически могли обмениваться письмами и даже фотографиями с близкими благодаря словацкому эсэсовцу по имени Рудаш. Он попытался предупредить еще свободных братиславских евреев о газовых камерах и отборах, но его никто не слушал. Правда была слишком страшной{334}.

Как ни странно, короткий отрезок времени еврейским заключенным было позволено писать письма домой. Им даже выдавали официальные открытки.

Марта Фукс и ее портнихи пользовались этой возможностью.

Марта выяснила, что стало с мужем ее сестры Турулки Лаци Рейхенбергом, братом Ирены. Он сопротивлялся нацистам с другими партизанами. Портниха Манси Бирнбаум написала Эдит Шварц, живущей на Еврейской улице в Братиславе: «Ты даже не представляешь, какая наступает радость, когда приносят почту, и мы получаем весточку от тебя…» Она ни слова не сказала о своих страданиях в Освенциме{335}.

Да и как можно в паре строчек, написанных карандашом, объяснить, что такое Освенцим? Что это за место, где голых женщин привозят на мотоциклах, а потом они шьют одежду эсэсовским женам? Даже если бы в письмах из Освенцима можно было говорить правду, чтобы рассказать ее целиком, рассказать о боли каждого человека и о всех преступлениях нацистов, понадобилось бы бесконечное количество открыток.

Нацисты позволяли переписку не по доброте душевной. Они использовали открытки, чтобы вычислить скрывающихся евреев. Хоть адресом возврата значился Биркенау, все ответы отправляли в Берлин. Там их анализировали. Кроме того, проверку цензурой проходили только хорошие новости, чтобы получатели и дальше думали, что у депортированных евреев все хорошо, они в обычном рабочем лагере.

Зная настоящую природу и предназначение Аушвица-Биркенау, авторы писем старательно шифровались. 1 января 1943 года Марта написала близким, предлагая пригласить в гости «госпожу Вигяз[36]»: «Пусть она всегда будет с вами, это полезная в хозяйстве женщина»{336}.

Через карандашные открытки заключенным Освенцима надо было как-то сообщать о смертях родных. Чтобы послание прошло цензуру, составлять его надо было аккуратно. Ирена в открытке отцу написала, что ее сестры присоединились к матери, и теперь они все в городе Плинчеки. Ее мать умерла в 1938 году; «плин» – это «газ» на словацком. Послание пошло проверку, и адресат его понял. Теперь обувной мастер Шмуэль Рейхенберг знал, что его дочери Фрида, Эдит и Йолли мертвы, но, по крайней мере, Ирена еще была жива, и Марта о ней заботилась.

На передней стороне одной из Мартиных открыток из лагеря, прямо на штампе с Гитлером и под датой (6 апреля 1944 года) и маркой «Берлин», кузина Марты Герта приписала послание: «Герта тепло обнимает и целует! Вы не общаетесь ни с кем из родственников?»

Никто из семьи Герты не пережил войну.

Послания, полученные заключенными, не сохранились. Их нельзя было хранить в качестве сувениров и как напоминание о родных; все компрометирующие бумаги надо было разрывать, смывать или сжигать.

Гуня не могла переписываться с родителями, бежавшими в Палестину. Она не знала, что они постились каждые понедельник и четверг и молились о «дочери в опасности»{337}.

«Мы были уверены, что никогда не выберемся из этого ада, и хотели, чтобы однажды мир о нас узнал», – Вера Фольтынова{338}.

После войны эсэсовская медсестра Мария Штромбергер дала показания, в которых отметила, что помогала она довольно мало, хотя на самом деле те, кому она помогала, были ей безмерно благодарны. За участие в сопротивлении на нее доносили дважды. Во второй раз это уже привлекло внимание коменданта Рудольфа Хёсса. Оба раза она утверждала, что невинна. Оба раза ее отпустили с предупреждением; она не выдала ни одной соратницы, в числе которых была и Марта Фукс.

На руку Штромбергер сыграло то, что она была акушеркой на последних родах Хедвиги Хёсс в сентябре 1943 года. Роды последнего ребенка, Аннегрете, были особенно тяжелым. После них Хедвига восстанавливалась в специальной одежде для матери, сшитой в лагерном ателье. Набор одежды для новорожденного ей тоже было легко получить – какие могут быть трудности, когда в твоем распоряжении группа персональных портних и залежи краденого добра в «Канаде».

Сестра Мария, кодовое имя которой было S, могла свободно перемещаться за пределами лагерного комплекса, что