– Он не любил в презервативе, а мы иногда с ним вместе немного выпивали, так что, может быть, я ему и позволила…

– А потом появилась Сицилия.

– Мэнни не хотел, чтобы я встречалась с легавым, но мне нужно было то, что давал мне Билли. Он платил половину аренды за квартиру и пытался обмануть самого себя, думая, что он в меня влюблен. Когда ребенок родился, мы сделали тест на отцовство. И он не хотел, чтобы мать его ребенка убили.

– Он знал о том, что делали Валенс и Прэтт?

– Все знали, – сказала она с тем же отвращением к человеческой расе, с каким Лор говорила о мужчинах.

– Как вы думаете, он захочет дать по этому поводу какие-либо свидетельские показания?

– А вы бы захотели? – ухмыльнулась она.

Вопрос был такой хороший, что я даже на секунду прекратил играть роль следователя. Чтобы быть полицейским, хорошим полицейским, ты должен быть готов рисковать своей жизнью каждый миг. У большинства полицейских есть семьи и будущее, о котором необходимо позаботиться. И многие вели себя так, словно от тех, кто нарушает закон, им грозит опасность. Многие, но не я. Мэлкворт тому свидетель. И моя дочь.

– Здесь нет камер, – заметила Лана.

– Помощник начальника мне сказала.

– Ты хочешь сделать это, сидя на стуле?

Прочитав вопрос на моем лице, она улыбнулась. Поднялась, села на стол и развела в сторону ноги в грубых штанах.

– А хочешь вот так?

– Я тебе в отцы гожусь, – возразил я, хотя по шее у меня скользнула струйка пота.

– Ты можешь быть моим сладким папочкой.

– А как же Билли?

– Его здесь нет.

– У меня нет презерватива.

– Здесь, в Бедфорд-Хиллз, есть такая программа, называется «Семейный центр». Если я забеременею, девять месяцев за мной будет надлежащий уход, а потом мне позволят как минимум год провести с ребенком. Сицилии нужен братик или сестричка. А после этого мне останется провести здесь меньше двух лет. Брак с Билли исчерпал себя, – выдохнула Лана. – Что он мне может сказать, если я с кем-то пересплю? Черт возьми, ты хоть знаешь, каково здесь?

Я знал. Дыхание у меня сбилось, я почувствовал возбуждение. Но мысль об Эйже помогла мне сдержаться. Я и правда годился ей в отцы – вот отцом ее временно и побуду. Я достал семьсот долларов из денег Августина Антробуса и протянул их молодой женщине.

– У меня тоже дочь, – сказал я в ответ на сконфуженную гримаску на ее лице. – И я люблю ее больше жизни: и этой, и следующей.

– Если хочешь, мы можем сделать что-нибудь еще.

– Как насчет того, чтобы рассказать мне, как найти Билли Мэйкписа?

– Мистер Мэйкпис, – сказал я, как только он снял трубку.

Я разместился в последнем ряду автобуса, на отдельном сиденье напротив туалета.

– Кто это? – спросил мужской голос. – Откуда у вас этот номер?

– Лана интересовалась, вы навещали Сицилию?

– Кто это? – требовательно спросил Мэйкпис.

– Друг Свободного Мэна.

Повисло молчание. Кажется, Билли всерьез раздумывал, не повесить ли ему трубку.

– Скажите мне, кто вы.

– Я хочу знать, дадите ли вы показания против двух людей, ныне покойных, чтобы мать вашего ребенка выпустили на свободу, а возможно, и чтобы спасти невинного человека от казни.

И снова молчание.

– Кто бы вы ни были, – проговорил он, – я действующий офицер полиции. А ваши угрозы – готовый состав преступления.

– Только не в том случае, если вам известно про тайное кладбище, которое устроили офицеры Валенс и Прэтт. И только не в том случае, если возникнет хотя бы тень подозрений, что вы знали об их делишках.

– С кем я говорю?

– Как я и сказал, я друг Мэнни.

– А что с Ланой?

– Когда я поинтересовался у нее, почему ее не убили, как остальных, она попросила меня спросить вас о дочери.

– Мне не известно ничего из того, о чем вы говорите, – сказал он сухо и оборвал разговор.

Я открыл окно и выбросил телефон на дорогу.

В пяти кварталах от подземного бункера на 73-й улице был магазин спиртного. Я купил там литр выдержанного «Хеннесси» и пополз к себе в нору.

Дома я нашел на полке бирюзового цвета пластиковый стаканчик граммов на пятьдесят, наполнил его коньяком, выпил и наполнил снова.

Я выпил четыре порции и почувствовал, что в кончиках пальцев стало слегка покалывать. Тогда я поднялся по лестнице из своего убежища и вышел на улицу.

Почти не спотыкаясь, я дошел до Театрального квартала, нашел там магазин, который торговал подержанными телефонами, и купил сразу три штуки.

В популярной сетевой кофейне я заказал огромную чашку крепчайшего черного кофе, который вовсе не собирался пить. Реанимировал один из временных телефонов и принялся за ночные звонки.

– Алло, – сказала Эйжа-Дениз Оливер дрожащим со сна голосом.

– Это я.

– Папочка.

– Ты в порядке?

– Ага. Завтра идем в Диснейленд, и Коулман говорит, что, если захотим, можем отправиться на рыбалку.

Я обрадовался, что она так далеко.

– Ты же не звонишь друзьям?

– Нет.

– Никому?

– Мне на мой номер звонил только один парень, с которым я познакомилась, когда на роликах каталась. Зовут Дамдо. Я ему сказала, что уехала к родственникам в Вашингтон на две недели. Но общих знакомых у нас нет.

– Я люблю тебя, девочка моя.

– Здесь мама. Хочет с тобой поговорить.

Послышался какой-то шорох, и затем Моника спросила:

– Джо? У тебя все в порядке?

Ярость забурлила во мне. Было время, когда супруга могла защитить меня от ужасов Райкерс. Она могла заплатить деньги, и я, вероятно, избавлен был бы сейчас от ночных кошмаров.

– Джо? – спросила она снова.

– Я в порядке.

– Ты можешь мне сказать, что происходит? Это все действительно из-за того моего звонка?

– Не совсем. Я тоже мог бы выбрать и другую профессию, – сказал я. Не хотелось ее злить. И мучить ее было совершенно незачем, как бы больно ни было мне.

– Зачем ты звонишь? – спросила она.

– Потому что голос нашей дочурки мне как бальзам на раны, – я почувствовал, что меня немного повело, – алкоголь все-таки действовал.

– Мы в порядке. Коулман нас защищает.

Пожелав Эйже спокойной ночи, я написал два сообщения. Через двенадцать минут мой временный телефон разразился звоном.