Она благодарно ухватилась за протянутую руку помощи. Даже не подумав рассматривать сквозь пелену набежавших слез, какое средство ей предлагают. Двести граммов виски ухнуло в неподготовленную учительницу биологии подобно атомной бомбе. Тереза Марковна сдавленно замычала, как отравленный Моцарт. Ее лицо мгновенно покраснело. Зато слезы исчезли окончательно и бесповоротно. Заодно с зарождавшейся истерикой.

— О’кей! — удовлетворенно прокомментировал Степан.

— Что это было?! — возмущенно прошептала Тереза Марковна, со всхлипом всасывая воздух.

— Виски, мэм!

— Что-о?! — жалобно вскрикнула женщина, никогда до этого не принимавшая на довольно выпуклую грудь больше десяти капель спиртного одновременно.

Следом за этим вскриком качественный английский алкоголь проник в кровь. Для непорочного трезвенника такие ощущения можно было сравнить с прозрением слепого. Тереза Марковна внезапно улыбнулась навстречу миру, заигравшему новыми причудливыми красками. Она еще раз оглядела полуголого соратника, перемазанного белой краской, и игриво прошептала:

— А у вас крупная кость, Степа!

Степан с чувством выполненного долга выцедил свою порцию. Крепкий британский дух легко перешиб изысканный французский букет «Мартеля». В пытливом мозгу философствующего сантехника тоже произошло столкновение двух культур. После психического Ватерлоо выжил сильнейший. Согласно исторической традиции. Степан чопорно склонился над Терезой Марковной и доверительно запел:

— Естудэ-эй…

— Оф кос! — отозвалась она и подалась к нему всей исстрадавшейся одинокой душой, чувствуя, как непостижимое блаженство окутывает ее теплым бархатистым одеялом.

Следом за душой к романтичному сантехнику потянулось давно созревшее тело. Соприкосновение, вполне способное стать судьбоносным, вот-вот должно было состояться… В последний момент перед затуманенным взором Терезы Марковны возникли кости черепа, украшающие лицо Степана. «Контакт!» — вдруг вспомнила она. Цель и смысл ее существования приближались со сверхсветовой скоростью. Пришельцы несли мудрость и понимание Вселенной, а она чуть было не сорвала подготовку, поддавшись чувствам! Надо сказать, довольно приятным. И весьма притягательным…

Тереза Марковна отшатнулась обратно в кресло, словно по живому отрезая от себя человеческие слабости. Ее дрожащие губы с трудом разжались. Гостиную огласил горестный вздох:

— Перемена закончена…

Дух лейтенанта Попова пребывал в смятении. Родион Семенович возненавидел деньги! Причем не их безмятежную экономическую сущность, а сам факт. То есть бумагу. Ее форму, цвет, размер, а главное — вес. То, что деньги не пахнут, он знал. Вернее, слышал. И верил. Хотя нюхал много раз и всегда удивлялся разнообразию ароматов. Зарплата позволяла нюхать в основном мелкие купюры, а потому Попов пребывал в уверенности, что обонятельный спектр билетов Госбанка России находится где-то в диапазоне: общественный туалет — бескостная свинина импортного производства. И вот теперь он познал доступное не всем. Деньги имели вес! Два миллиона триста сорок пять тысяч восемьсот долларов, тщательно пересчитанные мамой трижды, потянули в итоге килограммов на пятнадцать. Мешок больно давил угловатыми пачками на почки и провоцировал радикулитные прострелы в пояснице.

Когда Родион добрался до автобусной остановки, силы его были на исходе. Он с тоской смотрел вслед пролетающим мимо такси и вздыхал. Денег на транспортную роскошь не было. Такие же, как он, простые люди, хоть и не в военной форме, но тоже плохо одетые, кучно столпились под козырьком, согревая друг друга ненавистью к общественному транспорту. По славной северо-западной традиции снег превратился в дождь. Родион мог встать рядом с народом, но не решался. Тем временем дождь разошелся не на шутку. Мешок становился все тяжелее. Усталые руки скользили по мокрой холщовой упаковке. Изредка крупные холодные капли падали с края фуражки прямо за шиворот, отчего пальцы на ногах сводило судорогой. Родион Семенович ежился и тихо поскуливал.

— На службу едет, — вздохнула толстая тетка в недрах толпы и сочувственно покачала головой.

— Точно. В ночное… — со знанием дела согласился не совсем трезвый пролетарий. Он тоже стоял под козырьком, но все равно держал над собой наполовину провисший зонтик, — Зуб даю: в мешке подушка, одеяло и пайка. Я тоже так, когда-то…

Окружающие посмотрели на него с недоверием и снова обратили взор на мокрого офицера. Родион Семенович на всякий случай перестал скулить.

— Однако, мокро, — вдруг ни с того ни с сего произнес стоящий в углу маленький человеке раскосыми чукотскими глазами.

Люди молча с ним согласились и снова посмотрели на Родиона. Тот по привычке улыбнулся им в ответ.

— Однако, дождь, — не унимался человек, внешне напоминающий чукчу.

— А знаете, товарищи, ведь и правда! Давайте все-таки его позовем. Он так совсем промокнет и заболеет, а ему еще всю ночь нас защищать… так сказать, — солидно высказался мужчина интеллигентного вида и принялся с усердием протирать очки.

— Вот я так и знала! — взвилась вдруг толстая тетка. — Без вас, умников очкастых, никак не обойтись. Вечно во все нужно свой нос засунуть. Начитались книжек и учат всех. Уж как-нибудь без вас разберемся, кого звать, а кого и послать…

Она с намеком посмотрела на очкарика, и толпа вокруг него сразу как-то расступилась.

— А ну позови его! — Тетка ткнула в бок пролетария, и у того провисла вторая половина зонта. — Видишь, мокнет бедненький. Совсем военных замордовали. За людей не считают. Хоть бы плащик какой выдали.

— Вы меня, конечно, извините, но откуда им его взять, плащик-то? — Интеллигент снова надел очки и смело взглянул в лицо опасности в лице скандальной тетки. — У них сейчас, я слышал, финансирование хуже, чем в науке. Выживают кто как может. Подрабатывают по ночам. Ларьки охраняют…

— Однако, дождь и холодно, — негромко, но настойчиво донеслось откуда-то снизу.

На этот раз туда никто не посмотрел.

— Ладно. Зови, говорю! — Тетка снова ткнула гегемона в бок.

— Солдатик, иди сюда, — ласково пропел тот и призывно помахал зонтом, при этом обрызгав всех соседей по остановке.

— Спасибо! Огромное спасибо! — затараторил Родион Семенович, залезая под спасительную крышу и закрывая спиной гадкую надпись. — Дождь, знаете ли. И холодно.

Все посмотрели куда-то в угол. Родион тоже посмотрел, но ничего там не увидел и пожал плечами.

— Ладно, все будет хорошо. Намаялся, защитник. Давай поклажу-то твою, пристроим здесь где-нибудь.

Пролетарий по-хозяйски ухватился за поповскую ношу и, прежде чем тот успел что-нибудь сказать, ухнул мешок на край скамейки. Холщовая ткань не была рассчитана на столь грубое обращение, а потому издала злобный треск и лопнула всем своим нижним швом. Толстые пачки зеленых денег хлынули из мешка сказочным киношным водопадом…