гипотезу убедительнее. В открывающей фильм заставке звонкая девичья песня (муз. А. Пахмутовой, сл. М. Матусовского) [67] звучит на фоне движения лесозаготовочного поезда и открывающегося с его платформы сурового зимнего сибирского пейзажа:

То поднимаясь в горы, то опускаясь круто,

Лежит дорога наша, и не видно ей конца.

И вам всегда помогут в нелегкую минуту

Наши верные руки и девичьи сердца!

(Лирические песни: 138)

Курьерским назывался поезд, двигающийся с максимальной средней скоростью без остановок на мелких станциях.

Метафора льющейся песни спорадически употреблялась в русской поэзии XIX в., но может считаться характерной именно для советской песенной лирики; неслучайно сочетание «Лейся, песня!» стало заглавием ряда песенников, а также советского вокально-инструментального ансамбля (1974–1985). Самая известная песня с этим призывом исполнялась героями кинофильма «Семеро смелых» (1936, реж. С. Герасимов; муз. В. Пушкова, сл. А. Апсолона) [68]:

Лейся, песня, на просторе,

Не скучай, не плачь, жена.

Штурмовать далеко море

Посылает нас страна.

(Русские советские песни: 264)

Однако далее мы увидим, что здесь К. отсылает в первую очередь к другой песне, объединяющей как единый претекст эту строфу со следующими тремя.

130

На далеком лесном пограничье, / в доме отдыха в синем Крыму / лейся, звонкая песня девичья, / чтобы весело было Ему!

Рифма прямо указывает на претекст: песню М. Блантера на стихи М. Исаковского «Катюша» (1938) [69]:

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег, на крутой.

Выходила, песню заводила

Про степного сизого орла,

Про того, которого любила,

Про того, чьи письма берегла.

Ой ты, песня, песенка девичья,

Ты лети за ясным солнцем вслед

И бойцу на дальнем пограничье

От Катюши передай привет.

(Русские советские песни: 89)

Сталин, конечно же, не был тем «бойцом на дальнем пограничье», о котором поется в песне. Однако уподобление этого бойца «орлу» (очень частая характеристика Сталина в советской поэзии того времени), а также то обстоятельство, что Исаковский был автором слов «Песни о Сталине» (1937) [70], в которой вождь уподоблялся солнцу (ср. в «Катюше» пожелание песне лететь «за ясным солнцем вслед»), позволило К. как бы переадресовать «Катюшу» именно Ему. Большая буква в начале этого личного местоимения в комментируемых стихах ясно намекает на почти официальное обожествление Сталина в советском обществе конца 1920-х – начала 1950-х гг., хотя из-за воинственной борьбы с религией в Советском Союзе на подобную лесть литераторы, как правило, все же не решались. Ср. даже у чемпиона лести Джамбула в ст-нии «Сталину» («он» с маленькой буквы): «Если батыр от рожденья велик, / Если могучий батыр солнцелик, / Может ли он на земле умереть, / Раньше, чем солнце устанет гореть?» (Казахстанская правда. 1939. 21 декабря. С. 1).

Второй из комментируемых стихов почти дословно повторяет стих из «Введения». См. с. 88.

131

Так припомним кремлевского горца! / Он нас вырастил верных таких, / что хватило и полразгворца, / шевеления губ чумовых

Главный источник этих стихов – знаменитая поэтическая инвектива О. Мандельштама против Сталина 1933 г.:

Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца, —

Там припомнят кремлевского горца.

Его толстые пальцы, как черви, жирны,

И слова, как пудовые гири, верны.

Тараканьи смеются усища,

И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,

Он играет услугами полулюдей.

Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,

Он один лишь бабачит и тычет.

Как подкову, кует за указом указ —

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.

Что ни казнь у него – то малина

И широкая грудь осетина.

(Мандельштам 1967: 202)

По-видимому, в комментируемых стихах подразумевается в том числе и история ареста самого Мандельштама в мае 1934 г. за процитированное ст-ние о Сталине. Поэт тайно читал его друзьям и знакомым, и кто-то из них (имя доносчика до сих пор неизвестно) донес на Мандельштама в НКВД.

Финальный из комментируемых стихов представляет собой цитату из позднего Мандельштама, но не прямую, а сборную. Мотив «шевеления губ» отсылает к короткому ст-нию поэта 1935 г.:

Лишив меня морей, разбега и разлета

И дав стопе упор насильственной земли,

Чего добились вы? Блестящего расчета:

Губ шевелящихся отнять вы не могли.

(Мандельштам 1967: 214)

А эпитет «чумовых» (= шальных), вероятно, может напомнить читателю о «чумном председателе» из ст-ния О. Мандельштама «Фаэтонщик» 1931 г. (Там же: 172) и «чумных бокалах» из его же восьмистишия 1933 г. «В игольчатых чумных бокалах…» (Там же: 201). При этом второй из комментируемых стихов отсылает к Государственному гимну СССР в редакции 1943 г. (муз. А. Александрова, сл. С. Михалкова и Г. Эль-Регистана) [71]:

Союз нерушимый республик свободных

Сплотила навеки Великая Русь.

Да здравствует созданный волей народов

Единый, могучий Советский Союз!

<…>

Сквозь грозы сияло нам солнце свободы,

И Ленин великий нам путь озарил:

Нас вырастил Сталин – на верность народу,

На труд и на подвиги нас вдохновил!

(Михалков 1948: 9)

132

Выходи же, мой друг, заводи же / про этапы большого пути. / Выходи, я тебя не обижу. / Ненавижу тебя. Выходи

В первом из комментируемых стихов цитата из песни «Катюша» («Выходила, песню заводила») совмещена с отсылкой к классическому ст-нию Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…» (1841) с его центральной темой пути (что и обыграно К.). Затем следует реминисценция из «Каховки» Светлова («Иркутск и Варшава, Орел и Каховка – / Этапы большого пути»), причем К. «имеет в виду вовсе не исторические этапы, а лагерные» (Скоропанова: 362); а вслед за цитатой из Светлова К. вновь отсылает читателя к жестокому воровскому романсу «На Невском проспекте у бара» («Уходи, я тебя ненавижу»), в очередной раз соединяя II гл. с предыдущей (см. коммент. на с. 168). В этой точке поэмы проблематизация «лирического ты» выходит на поверхность (см. об этом в нашем предисловии к комментарию).

133

Ах, серпастый ты