не отвлекались на пустяки. Одна из них Евдокия Дмитриевна Переверзева являлась признанным ученым, двое других были просто хорошими преподавателями, но профессор Снейп, как преподаватель, всем троим в подметки не годился. Может быть, он действительно был талантлив в самом зельеварении, но второго такого мелочного и мерзкого типа иди еще поищи. С Эрвином он, понятное дело, не заедался. Во-первых, Малфои донесли до прикормленного ими декана факультета Слизерин, что Бойд свой, буржуинский, и его лучше не трогать, а во-вторых, так варить зелья, как это делал Эрвин, никто больше не мог. С одной стороны, все у него получалось именно таким, каким должно было быть, — ну, разве что, чуть лучше, чем ожидалось, — а с другой, Снейп не мог не заметить, что ни учебник, ни его наставления Эрвину не указ. Это конечно не могло не раздражать гневливого профессора, страдающего от ущемления чувства собственного достоинства, но, не будучи дураком, — а дураком он, к сожалению, не был, — и являясь фанатиком зельеварения, не только на словах, Снейп видел, что мальчик не просто талантлив, но и прошел отличную школу. И его явно занимал вопрос, где и у кого учился Эрвин Бойд, но спросить прямо отчего-то не хотел.

Другое дело, Поттер и Лонгботтом. Этих двоих профессор третировал с поистине садистским удовольствием. Но, если Лонгботтом подобное отношение заслужил, — хотя и не в таком хамском варианте, разумеется, — то Поттер явно страдал, что называется, «за грехи отцов». Что уж там такого случилось между Северусом Снейпом и Джеймсом Поттером, Эрвин, конечно, не знал, но подозревал, что покойный Поттер выпил у нынешнего профессора немало крови. Другое дело, что Джеймс был давно мертв, а Снейп жив, и Гарри — не тождественен своему отцу. Однако каким-то непостижимым образом профессор умудрился перепутать отца с сыном. Богатого и окруженного родительской заботой мажора с несчастным ненавидимым семьей сиротой. И это Эрвина не просто раздражало, это его откровенно выбешивало, но воевать с преподом ему, ужас, как не хотелось. Поэтому Эрвин предпочитал молчать, но Поттеру помогал чем только мог. Во-первых, учил тому, чему не смог его научить легко впадающий в мизантропию Снейп, а во-вторых, раз за разом объяснял приятелю, что лучшая тактика в подобного рода случаях — это игнор.

— Забей! — втолковывал он Поттеру. — Не принимай его слова близко к сердцу. Знаешь, как говорят на востоке? Собака лает, а караван идет. Так вот, Снейп — это собака, а ты — верблюд. Пусть хоть весь на лай изойдет! Игнорируй эту тварь и все дела.

Гарри его, вроде бы, слушал и даже понимал, но Поттеровский темперамент и гипертрофированное чувство справедливости, помноженные на обидчивость и ранимость, не позволяли мальчику промолчать, когда лучше не открывать рот, или попросту молча забить. Увы, но это была реальность, данная им в ощущениях, и здесь, — раз уж он за это взялся, — предстояло Эрвину еще много работы.

Однако, к счастью, не Поттером единым жив человек! Было в уроках зельеварения и кое-что другое, что по-настоящему грело Эрвину душу. На этих занятиях он сидел за одним столом с Беллой, и, как ни странно, — имея в виду его прошлое, — ему это было важно. Девочка притягивала его взгляд и привлекала его мысли, и зачастую его к ней чувства явно выходили за рамки приемлемого в их нежном возрасте. Но сердцу не прикажешь и воображение не заткнешь, какими бы изощренными техниками аутотренинга и йогической медитации он ни пользовался. Все равно нет-нет, а всплывали в воображении сцены эротического, а то и вовсе порнографического характера.

«Надо смотаться в Лондон и сбросить пар!» — понял Эрвин на четвертой неделе занятий, когда во сне ему привиделось такое, что самому стало стыдно.

Все-таки он по жизни не педофил и никогда им, вроде бы, не был, всегда, даже в ранней юности, западая на вполне сформированных фемин. Во всяком случае, все те, с кем он в мужской или женской ипостаси «крутил любовь» достигли в ту пору возраста согласия. Поэтому и сейчас Эрвин изо всех сил старался оставаться в рамках дозволенного, — малолетние проститутки в этом смысле не в счет, — но не даром говорится, что любовь зла. Обычно в этой поговорке речь идет о женщинах, но с парнями, похоже, такое тоже может случиться, тем более что реально-то они с Беллой сейчас одногодки, так паркуа бы не па? Он точно такой же подросток, как и она, и теоретически они вполне могли бы состоять в отношениях, даже если речь не о дружбе, а о постели. Но одно дело теория, и совсем другое — практика. Теоретически, это было вполне возможно, а практически — никак нет. Не зайдет хорошая девочка так далеко по дороге разврата, да и он вряд ли решится форсировать события, и значит оставался лишь вариант «сходить налево». Однако, чтобы негласно посетить Лондон, нужно было для начала узнать, как незаметно покинуть Хогвартс, что являлось, как он понял, отнюдь не тривиальной задачей. Замок только казался «открытой книгой», но это, разумеется, было не так, и Эрвину довольно быстро стало понятно, что найти лазейку в Хогвартских щитах будет ой как непросто. Однако, искать долго не пришлось. Найти тайный подземный ход, ведущий за границы антиаппарационной зоны, ему неожиданно помогла та самая Белла, из-за которой и начался, собственно, весь этот сыр-бор со шлюхами.

С первой недели пребывания в Хогвартсе, по субботам Эрвин и Белла совершали совместную прогулку по окрестностям замка. Места здесь были красивые, погода в сентябре и начале октября стояла хорошая, и, не обращая внимания на подколки парней и похихикивание девочек, сразу после завтрака Эрвин приходил к «порогу» слизеринской гостиной, и Белла обычно не заставляла его долго ждать. Тут главное было сделать правильный первый шаг, пригласив девочку пройтись, — благо погода позволяет, — вокруг Черного озера. Пригласил он ее в конце первой недели занятий во время урока зельеварения, получив в ответ несколько растерянный взгляд ее чудных серых глаз. От неожиданности должно быть. Однако к ее чести, девочка справилась с собой на удивление быстро. Уже через несколько минут, не отвлекаясь от процесса зельеварения и не поворачивая головы, Белла спросила:

— Завтра, после завтрака?

— Я приду к вашей гостиной, — шепнул в ответ Эрвин, занятый шинковкой очередного ингредиента.

— Это свидание?

Вопрос был неожиданный, поскольку Эрвин был уверен, что одиннадцатилетние чистокровные девочки о таком не спрашивают, даже если подразумевают. Во всяком случае, Катя Брянчанинова в этом возрасте была тем, что называется «святая простота» и такая же «святая невинность» и задать подобный