его лица не изменилось; он лишь положил открытую папку на стоявшую рядом конторку. Его руки скользнули по моему лицу, подбородку, коснулись синяков на горле над воротником. Когда я вздрогнула, доктор сказал:

– По словам няни Косты вы минувшей ночью подрались с одной пациенткой. Эти синяки – последствия этой драки?

– Я? Подралась?.. Все было не так. Джоси напала на меня!

– Почему?

– Она утверждала, что я заняла ее кровать.

– А почему вы лежали на ее кровати?

– Я не лежала на ее кровати. А если она была ее, то я этого не знала. Я заняла ту кровать, на которую мне указала миссис Донаган.

– Мне также известно, что еще раньше вечером вы ударили другую пациентку.

Я в замешательстве уставилась на доктора. А потом вспомнила девушку, цеплявшуюся за брошь на моем пальто.

– Она хотела оторвать брошь.

– По-вашему, бить за это правильно?

– Я… Я не успела подумать. Я была не в себе.

– Как и тогда, когда вы ложились в чужую кровать?

– Я не ложилась в чужую кровать.

– Как и тогда, когда ваши родные оказались вынуждены отправить вас из дома в приют?

– Вы не понимаете. Они оказались… Это все была ложь. Сплошная ложь! Я не притрагивалась к тете. Дядя хочет меня обокрасть. Если бы вы только выслушали меня…

– Мисс Кимбл, вы знаете, что говорите неправду. Ваш дядя заботится о вас. Он привез вас в Сан-Франциско, когда вам некуда было податься. Разве не так?

– Так, но…

– Даже невзирая на слухи об умопомешательстве в вашей семье. Ваша тетя тоже им страдала. И ваша мать, как я понимаю.

– Мама не была сумасшедшей, – возразила я. – Не знаю, почему все упорно это повторяют.

– Насколько я осведомлен, в прошлом имел место некий инцидент… – Доктор Скоупс заглянул в открытую папку. – Некий спор, в ходе которого ваша мать повела себя неподобающе, вынудив своего жениха расторгнуть помолвку? По словам вашего дяди, от вашей матери отказалась даже ее собственная семья, что, безусловно, плохо…

Я не нашлась что на это сказать. Я не знала всей истории. Только то, что было в мамином письме. Но я ни на мгновение не поверила, будто дядя рассказывал правду.

– Я никогда не замечала признаков слабоумия у мамы.

– А как бы вы поняли это, даже заметив? – спросил доктор Скоупс. – Учитывая вашу собственную склонность к путанности мыслей?

– У меня не путаются мысли! – Я не смогла смягчить отчаяние в голосе. Все оборачивалось совсем не так, как я надеялась. – Я не понимаю, что вы имеете в виду.

– Не понимаете? А разве вы только что не сказали, что ваш дядя убил тетю и обвинил в убийстве вас? Для того чтобы завладеть вашими деньгами? Дядя, который желает вам только хорошего? Который поместил вас в Блессингтон, чтобы вам обеспечили самый лучший уход?

– Он хочет от меня избавиться…

– А ваше неподобающее поведение с… – доктор снова скосил глаза в папку, – мистером Фаржем?

У меня сдавило грудь.

– Он утверждает, что вы преследовали его и склоняли к аморальному поведению. Он говорит, что вы его домогались. Не давали ему прохода и даже пропустили воскресное богослужение, чтобы его соблазнить.

– Нет, – смогла я выговорить только шепотом.

Лицо доктора смягчилось:

– Видите, мисс Кимбл? Вашему нахождению в Блессингтоне есть причины. Но мы не сможем вам помочь, если вы сами не постараетесь выкинуть эти абсурдные фантазии из головы.

Как же он все перевернул! Даже мне самой мои слова начинали казаться бредом.

По дороге обратно в спальню моя паника нарастала с каждым шагом. Как и страх, поддаться которому по-настоящему я до сих пор себе не позволяла. А теперь я пребывала в ужасе. От докторов, от самой себя, от того, как ловко они заставляли меня усомниться в собственных умозаключениях. Сколько времени должно было пройти, чтобы я окончательно им поверила? Чтобы этот мираж превратился для меня в реальность?

Оказавшись снова в спальной палате, я прокралась за занавески и прижалась лицом к окну, чтобы холод прояснил мой затуманенный разум. Но в окно я увидела только ограду рядом с кирпичной стеной. И в оцепенении уставилась на клумбу мертвых цветов между оградой и зданием.

– Отойди оттуда, Кимбл, – приказала Гоулд.

И я вернулась в хаос и смрад, который развеяло для меня на несколько секунд окно. Джоси снова раскачивалась у камина. Милли постоянно плевалась на ковер. Темноволосая девушка, вцепившаяся в мою брошь, смотрела на меня широко раскрытыми, немигающими глазами. И от ее взгляда у меня по коже поползли мурашки.

У двери уже сидела няня Коста. Она забрала у меня пуговицу – доказательство того, что дядя Джонни был рядом с тетей Флоренс в последние секунды ее жизни. Я была не настолько глупа, чтобы и дальше верить в то, что эта пуговица могла что-либо доказать. Лишь дядя знал, что она значила. Лишь дядя и я… Но пуговица служила мне напоминанием: все виденное мной было реальностью, а не иллюзией. А без нее во что бы я начала верить? Что стала бы думать о происшедшем? Во что рисковала превратиться? Я уже убедилась, как легко можно было спутать мои мысли и перевернуть мои слова. Я не могла никому доверять. Но пуговицу мне нужно было вернуть. «Если я вежливо попрошу, нянечка наверняка ее отдаст», – подумала я.

И встала перед ней.

Коста не отвела глаз от карт:

– Возвращайся на свое место.

Я не шелохнулась.

Коста бросила карты:

– Ты что – глухая? Я велела тебе вернуться на кровать.

– Я хотела поблагодарить вас за то, что спасли меня от Джоси.

При этих словах Коста вскинула глаза. Но я не увидела в них отклика.

– Что?

Похоже, такие вещи происходили в приюте достаточно часто, чтобы няни запоминали отдельные случаи.

– Когда она пыталась меня задушить.

Коста вернулась к игре:

– Пожалуйста. Иди на место.

– А вы вернете мне пуговицу? Пожалуйста!

– Какую пуговицу?

– Золотую пуговицу, которую вы у меня забрали. Она лежала на постели, помните? Это моя пуговица, но вы ее взяли.

– Работа у меня такая – отбирать любые предметы, способные послужить оружием, – проговорила как заученное правило Коста.

– Как пуговица может послужить оружием?

– Кто-нибудь ей может подавиться.

– Уверяю вас, у меня в мыслях не было…

– Ты можешь засунуть ее в чье-нибудь горло. Или даже в свое.

– Я никогда бы такого не сделала.

– Возвращайся на свою кровать.

Я не сдвинулась с места. Без этой пуговицы я действительно могла тронуться рассудком.

– Я вернусь. Когда вы отдадите мне пуговицу.

Зазвонили колокола. Напряженно, отрывисто и так громко,